Цвет греха. Чёрный - Александра Салиева

Асия

— Мы тебя слушаем, девочка, — хмуро произносит директор и поправляет очки на переносице. — Рассказывай. Что случилось? — окидывает меня внимательным взглядом и изображает готовность слушать, чуть откинувшись в своём высоком кожаном кресле.

Но то — он.

Другие присутствующие совершенно иного мнения.

— Да что она может такого рассказать? — возмущается стоящая напротив госпожа Дикмен. — Ни одно сказанное слово не может оправдать причинённый моему Каану вред! Мой бедный мальчик попал в больницу! У него сломан нос! И кто знает, какие ещё травмы! А скоро выпускные экзамены, между прочим! Если он теперь не сможет вовремя подготовиться? Как он поступит в университет? — машет руками в разные стороны, источая праведное негодование. — И всё из-за этой вашей хулиганки!

Я на секундочку ей даже верю. Но потом вспоминаю, что упомянутый “бедный мальчик” — это свыше семидесяти пяти дюймов* живой дури и ходячего хамства, он же — драгоценный избалованный ею же сыночек, который и со здоровым носом ни к каким экзаменам никогда не готовится, поэтому все мои зачатки проснувшейся совести тут же засыпают обратно. Сцепляю пальцы в замок. Отворачиваюсь. Смотрю исключительно в окно. Если что я хорошенько и усваиваю за все последние годы, так это то, что в элитной школе «Бахчешехир» стукачам и нытикам нет места.

Не то потом ещё дороже обойдётся…

Там, в отражении стекла — я сама. Бледная, с растрёпанными тёмными волосами, взъерошенная и помятая, как самая настоящая ворона. Собственная одежда тоже оставляет желать лучшего. Красный галстук съехал набекрень. Рубашка лишилась нескольких пуговиц и теперь вырез в районе декольте выглядит чрезмерно откровенно. На воротничке заметны несколько пятен чужой крови. Чулки порваны. Босиком. Не помню, в какой именно момент я лишаюсь обуви. Тогда совсем неважно это кажется, в конце концов.

Теперь…

— В одном моя жена права, — подхватывает пылкую речь женщины сидящий поблизости от неё господин Дикмен. — Оправдания ни к чему. Пусть каждый сам несёт свою ношу. И платит по счетам. Каан поправится, — почти радует меня монотонностью и адекватностью своей речи.  — Но… — замолкает, вонзив в меня брезгливый взгляд, полный отвращения, а продолжает через короткую паузу с отчётливыми мстительными нотами: — Мы подадим заявление. Пусть полиция разбирается.

Смотрит на меня. Но точно не мне предназначается. Недаром наш статный, обычно хранящий невозмутимость в любой ситуации директор, едва заметно, но всё же напрягается.

— Зачем подавать заявление? — неодобрительно прищуривается он. — Мы и сами можем во всём разобраться, — заверяет следом господина Дикмена.

Тот явно не согласен. Или же, что вернее, набивает цену повыше. Всё-таки Каан Дикмен — он же единственный наследник их громадного состояния, персона — обожаемая большинством, соответственно: видная, ценная, не под стать мне — той, кто учится здесь благодаря свершённой когда-то благотворительности, является никем и ничем для них в этом мире. Уверена, если бы по итогу сегодняшнего утра медики увезли не Каана, а меня, будь то больница или же вовсе морг, то вообще никто не вспомнил бы и не хватился. Разве что уборщик. Ненадолго. Пока ругался и проклинал бы меня по чём свет, замывая и вычищая на полу следы произошедшей стычки, да убирая устроенный попутно бардак.

— В самом деле? — окидывает меня с ног до головы и обратно всё с той же брезгливостью отец моего одноклассника и тут же забывает о моём существовании. — Со всем уважением, к вам, господин Кайя, но мой лимит доверия, к сожалению, исчерпан, — разворачивается к директору. — Ещё тогда, когда вы добились того, что с некоторых пор наши дети вынуждены учиться рядом с… — машет в мою сторону рукой, так и не глядя, — такими, как она, — опять скривился, — мы были категорически против. Но нас никто не послушал. Не воспринял всерьёз. А теперь мы все оказались в такой гнусной и компрометирующей, в том числе репутацию самой школы «Бахчешехир», ситуации. Не в первый раз, притом. Вот где её родители? Почему их до сих пор тут нет?

Настаёт моя очередь невольно кривиться. Хотя я очень стараюсь максимально держать лицо. Если продолжать смотреть в окно, почти не так уж и сложно. Не выдавать себя. Вообще не думать. Например, о матери. И о том, что она умерла. Почти год назад. От передозировки героином. Других родственников у меня вообще не было никогда, только она — та, кто с младенчества выросла в детском доме. Хотя и её присутствие в моей жизни — слишком призрачное, чтобы назвать таковым. Джемре Эмирхан куда больше собственной дочери обычно волновало то, где и как скоро возможно раздобыть новую дозу, а затем то, как потом за неё расплатиться. Я привыкла существовать сама по себе, заботиться обо всём самостоятельно, в меру своих сил и возможностей. И нарочно всё это время скрывала ото всех тот факт, что теперь — круглая сирота. Не хотела, чтобы опека вмешивалась. До совершеннолетия мне оставалось совсем немного. И всё бы непременно получилось. Всё-таки я прикладываю немало труда и терпения в своей жизни, чтобы не повторять судьбу матери. Если бы не сегодняшний день и противный Каан Дикмен, будь он проклят вместе со всеми своими шестёрками.

— Я вас очень прошу, давайте проявим ещё немного понимания. Всё-таки девочка, — косится в мою сторону директор, — не только стипендиатка, но и обладательница высшего балла в нашей школе, а это, сами знаете, даётся очень нелегко, — напоминает, будто бы это в самом деле имеет какое-либо значение и вес для остальных. — Поверьте, наша канцелярия делает всё возможное, чтобы в самое ближайшее врем…— принимается в довершение оправдываться на все озвученные возмущения.

Я же мысленно благодарю Всевышнего.

Неужели обойдётся?

Судя по тому, что я слышу, директор, как и я, не в восторге от идеи вызывать мою мать-наркоманку. Оттягивает момент до последнего. Они встречались всего лишь однажды. Встреча, разумеется, получилась не из лучших.

И я впервые в жизни рада такому её поведению!

Жаль, моя вспыхнувшая радость оказывается недолгой.

— Что значит, в самое ближайшее время?! — перебивает госпожа Дикмен, подскакивая на