Праздничный роман-новелла со слоубёрном от ненависти до любви, идеально подходящий фанатам «Мой любимый враг» и «Вам письмо».
Глава 1
Плейлист: Ella Fitzgerald — Let It Snow! Let It Snow! Let It Snow!
Мир — это снежный шар. Крупные застывшие хлопья кружат вокруг меня, падая с серебристого как фольга неба. Холодный порыв ветра жалит мои щёки и треплет одежду. Это моя утренняя прогулка до «Книжного Магазинчика Бейли», где я являюсь со-управляющей и местным энтузиастом праздника, и я начинаю декабрь так же, как и много лет до этого: мои руки в митенках обхватывают стакан горячего какао с перечной мятой (с шоколадным сиропом и двойной порцией взбитых сливок), пока хрипловато-сладкий голос Эллы Фитцджеральд поёт в моих наушниках.
«Пусть идёт снег! Пусть идёт снег! Пусть идёт снег!»
Распахнув дверь книжного магазина как раз в тот момент, когда песня закачивается, и голос Эллы стихает, я стягиваю свои шумоподавляющие наушники, которые благодаря густому белому искусственному меху держат мои уши в тепле. Пора посмотреть в лицо реальности: эта изумительная жизнь, полная праздничных мелодий, живописного снегопада и управления «Книжным Магазинчиком Бейли» была бы мечтой, воплотившейся в жизнь, если бы не одна маленькая деталь…
Мой взгляд останавливается на знакомой территории: высокий рост, широкие плечи и накрахмаленный снежно-белый хлопок.
Ладно. Маленькой эту «деталь» не назвать.
— Мисс Ди Натале, — холод в голосе моего оппонента стекает по моему позвоночнику как капля, только что упавшая с сосульки.
Я попой захлопываю дверь, затем локтем задвигаю засов и запираю нас внутри, поскольку до открытия ещё час. Держа своё горячее какао и холщовую сумку с украшениями ручной работы, сделанными для праздничного настроения, я отвечаю с притворной бодростью:
— Мистер Фрост.
Мой враг с очень подходящей фамилией1 многозначительно смотрит на антикварные настенные часы, отчего его лицо оказывается в профиль. Красивый прямой нос, скулы, которыми можно резать лёд, сильная линия подбородка. Одна тёмная бровь выгибается, и его зелёные глаза цвета гаультерии пригвождают меня к месту.
— Как хорошо, что вы присоединились к нам… с опозданием на три минуты.
Я его ненавижу. Он колючий остролист в пихтовой гирлянде моей жизни.
Двенадцать мучительных месяцев я терпела совместное управление старейшим независимым книжным магазином в городе с Джонатаном Фростом, истинным Скруджем, и если честно, я считаю чудом, что продержалась так долго и не слетела с катушек.
Удерживая его взгляд, я делаю большой и шумный глоток взбитых сливок со своего горячего шоколада, затем облизываю губы, поскольку это действует ему на нервы, и после замечания про «опоздание на три минуты» это меньшее, чего он заслуживает.
Его взгляд опускается к моим губам. Челюсти сжимаются. Затем он резко отворачивается.
— Дайте угадаю, — его голос звучит ворчливо, глаза сосредоточены на невскрытой коробке новинок, пока он выдвигает лезвие канцелярского ножа и потрошит коробку так, будто это брюхо рыбы — одним четким разрезом по шву. — Они неправильно приготовили ваше дорогущее шоколадное молоко.
Я скриплю зубами, проходя вдоль витрины.
— Это горячее какао. И они забыли добавить перечную мяту. Я не могу начинать праздничный сезон без неё.
После того, как я обхожу его, он потрошит следующую коробку с плавной грацией хладнокровного убийцы. Я наблюдаю, как он опускает выдвижное лезвие, кладёт нож перпендикулярно краю столешницы, затем рывком открывает коробку, наглядно демонстрируя, как напрягаются мышцы у него под рубашкой.
Это трагедия, что личность, подобная куску угля, наделена таким телом.
— Глаза выше, Габриэлла.
— Я слежу за этим канцелярским ножом.
— Конечно, так и есть.
Мои щеки пылают. Я с силой своего раздражения ставлю праздничные украшения на прилавок и слышу, как одно треснуло.
— Любой, кто знал бы, сколько слэшеров вы прочли, мистер Фрост, следил бы за этим канцелярским ножом.
— Значит, она присматривается не только к моим мускулам, но и к моим личным покупкам в книжном магазине.
— Я… — у меня вырывается разъярённый рык. Но когда я отворачиваюсь от него и замираю, моя ярость тает, потому что я замечаю на столе тарелку с изящным сахарным печеньем. Выполненные в форме, которая является данью уважения каждому зимнему празднику, они сверкают бриллиантово-яркими кристаллами сахара. Наклоняясь, чтобы рассмотреть поближе, я вдыхаю их аромат. Насыщенный, маслянистый, сладкий. Я уже чувствую, как они тают у меня на языке.
— Откуда они взялись?
— Угадай с одного раза, — Джонатан взваливает обе коробки себе на плечи, отчего под его рубашкой появляются ещё более отвлекающие мускулы.
Я поворачиваюсь лицом к загадочному печенью, чтобы меня не обвинили в том, что я пялюсь на его задницу, пока он идёт к полкам, посвящённым новым изданиям. Ломая голову, я ставлю на стол своё горячее какао, затем снимаю варежки, шарф и пальто и вешаю их на свой привычный крючок. Я беру с тарелки одно из печений, рассматривая его.
— Чета Бейли?
Джонатан устало вздыхает.
— Что? Это совершенно разумное предположение!
Владельцы книжного магазина, мистер и миссис Бейли, заходят сюда нечасто, но они заботливые, и они для меня как бабушка с дедушкой. Я проработала у них шесть лет, сначала неполный рабочий день во время учёбы в колледже, затем последние два года в качестве управляющей, после окончания учёбы. Они знают, как сильно я люблю декабрь, всё праздничное и, конечно же, сладости. Я легко могла представить, что они заказали доставку печенья в магазин для нас (Джонатана они тоже любят по какой-то непонятной причине).
Итак, если они не отправляли печенье, то кто же тогда? Больше никого нет, из-за очень ограниченного бюджета в этом году и того факта, что наш единственный помощник, студент колледжа, работавший неполный рабочий день, уволился на прошлой неделе. Очевидно, Кларк счёл нашу с Джонатаном динамику «токсично враждебной».
Ну и дети пошли. Вообще не выносят конфликтов.
— Что ж, тогда, мистер Фрост, — я рассматриваю печенье. — Если не от Бейли, то откуда они взялись?
Джонатан цокает языком, выстраивая идеально ровный ряд книг.
— «С одного раза», Габриэлла, означает «с одного раза».
Озадаченная, но очарованная божественным ароматом сахарного печенья, я почти откусываю кусочек. Затем останавливаюсь. Над моей головой вспыхивает лампочка. Указывая печеньем в его сторону, я окидываю Джонатана подозрительным взглядом.
— Ты.
Он замолкает, и книга, которую он держит, застывает в воздухе. Затем он медленно оглядывается через плечо, и наши взгляды встречаются. Его лицо… непроницаемо.
Пусть мне нелегко интерпретировать выражения лиц людей, но чем дольше я их знаю, тем лучше могу наблюдать закономерности и запоминать их значение. После двенадцати несчастных месяцев наблюдения за множеством едва уловимых изменений в его высеченных изо льда чертах лица я знаю больше выражений Джонатана Фроста, чем мне хотелось бы признать. Но конкретно это — новое.
Выбитая из колеи, я прикусываю нижнюю губу — капелька боли, чтобы успокоиться. Я наблюдаю, как его взгляд опускается к моим губам, его глаза темнеют.
Внезапно мне становится ужасно жарко в моем изумрудно-зелёном платье-свитере. Отопление включено на максимум?
— Если ты принёс это печенье… — я пытаюсь взять себя в руки, но мой голос странно хриплый. — Вопрос один… зачем?
Взгляд Джонатана поднимается и встречается с моим. Ещё одно выражение, которое я не узнаю. От этого у меня сводит живот.
Он открывает рот, как будто собирается мне ответить, но тут кто-то стучит кулаком во входную дверь магазина. Джонатан хмуро смотрит в его сторону и рявкает:
— Закрыто до десяти!
В комнате стало прохладнее, и все те мысленные фокусы, которые Джонатан проделывал со своими глазами, исчезли. Здравомыслящая и вернувшаяся в свою шкуру, я бросаю печенье, как горячую картофелину, стряхиваю крошки с рук и направляюсь к входной двери.
