Разумеется, я не была готова. Каким образом могла я быть готова к чему бы то ни было, что ждало меня за этой дверью? Впрочем, тогда я не представляла себе, насколько была не готова. Я могла лишь напоминать себе, что моя бабушка Джулия поступила со мной до подлости грубо и несправедливо и что у меня нет никаких оснований ее бояться, как, впрочем, и принимать от нее что бы то ни было.
Уэйн, по-видимому, понял, что я внутренне собираюсь с силами, потому что, нажимая пальцем звонок, он улыбнулся мне.
– Почему ваша мама хотела, чтобы вы приехали сюда?
Я торопливо заговорила, боясь, что не успею все сказать, прежде чем откроется дверь.
– Из-за тети Арвиллы. Потому что мне надо кое о чем с ней поговорить, сказать ей кое-что.
Он был, видимо, удивлен.
– Поговорить с Арвиллой? Ну, знаете, тут вы далеко не уедете. Единственное желание Фрицы – полностью забыть прошлое. Как видно, сознание выработало какой-то способ предохранять ее от всего, что причиняет боль человеческому рассудку. Это иногда удается, когда жизнь становится нестерпимой. Когда бывают просветы и она что-то припоминает, бог знает что творится. Так что, если вы собираетесь разбередить ее воспоминания, никто вам за это спасибо не скажет. Я тоже не скажу.
– Но разве это хорошо – оставлять ее в таком состоянии? – спросила я.
Его темные брови поползли вверх, а глаза посмотрели на меня с вызовом. Раздвоенный подбородок стал как будто тверже и тоже неодобрительно повернулся в мою сторону.
– А как вы можете судить о том, что хорошо или нехорошо для Арвиллы Горэм? Да и что вам известно о том, через что ей пришлось пройти?
Я подумала: опять передо мной мрамор и почувствовала, что ступила на опасную почву, если хочу, чтобы Уэйн Мартин был моим другом. Но и отступать я не смела.
– Моей матери все это наверняка было известно, – сказала я. – Я явилась сюда по ее воле.
Еще какое-то мгновение мрамор оставался твердым и неподатливым. Но вскоре Уэйн пожал плечами и как-то смягчился.
– Думаю, что все это не имеет значения. Вам все равно не позволят с ней уединиться. Она по большей части остается на своей половине дома, за стеной, ну, знаете, за той самой стеной, которую построили еще в то время, когда дом только сооружался. Я уверен, что ее будут держать подальше от вас.
За дверью послышались шаги, и на пороге показалась молодая женщина лет тридцати с небольшим. Она приветливо улыбнулась Уэйну, потом окинула меня быстрым взглядом ярких карих глаз, в которых притаилась какая-то настороженность. Цвет ее аккуратно причесанных волнистых каштановых волос гармонировал с цветом глаз. Волосы были зачесаны назад, открывая красивой формы лоб. Она была в ярко-синем форменном платье, облегавшем округлую фигуру, а вокруг пояса был повязан нейлоновый фартук.
– Привет, Кейт, – сказал Уэйн и, обращаясь ко мне, представил: – Это – Кейт Салуэй. Кейт, это – мисс Малинда Райс.
Салуэй? Почему-то это меня удивило. Мне Элден показался одиноким человеком. На левой руке женщины не было никакого кольца, так что, скорее всего, она – его сестра, хотя никакого сходства между ними не было.
Она указала нам на открытую дверь на другой стороне холла, которая вела в большое помещение, похожее скорее на комнату для приема гостей, чем на обычную гостиную.
– Пойду позову миссис Нику, – сказала Кейт. – Она сейчас в задних комнатах – пытается успокоить миссис Джулию.
– Что, лунные камни? – спросил Уэйн.
– Лунные камни и… – Она взглянула на меня, быстро отвела взгляд, а затем торопливо зашагала по длинному холлу и наконец скрылась в дверях где-то в слабо освещенном дальнем конце.
Уэйн постоял немножко у подножия лестницы, поднимавшейся аврально вверх справа от нас. Я окинула взглядом открытое пространство стены, высившейся рядом с лестницей, и мне почудилось: я уже видела ее когда-то.
– Наверное, это и есть та самая стена, – сказала я. – Когда я была маленькой, мама мне часто про нее рассказывала – про то, как первые двое братьев Горэмов не разговаривали друг с другом и построили свой дом таким образом, чтобы им не приходилось общаться.
Уэйн Мартин утвердительно кивнул.
– Стена рассекает дом на две равные части, и никто никогда не пытался пробиться через нее. Правда, Диа пристроил сзади галерею, которая соединяет обе стороны дома, но войти в здание можно только через парадную дверь и через башенные балконы.
Он провел меня через дверь, обе створки которой были распахнуты, и мы вошли в поразительно красивую комнату, которая, наверное, мало изменилась с тех пор, как моя мать жила в этом доме. Комната была настолько большой, что в ней свободно поместились два дивана – один в стиле Данкен Файер, с резной спинкой, другой – грациозный Чиппендейл, крытый золотистой дамастной тканью. По сторонам невероятно высоких окон висели атласные шторы, на которых можно было различить выцветший узор, выдержанный в золотистых и аметистовых тонах. Яркие краски двух розово-голубых персидских ковров за долгие годы выцвели, стали мягкими и оттого еще более прекрасными. С потолка свисали две хрустальные люстры с высокими белыми свечами в подсвечниках. Обои были покрыты серо-голубым орнаментом, изображавшим лепестки цветов, а деревянные украшения из золотого каштана были сохранены в их естественном виде – они были невообразимо красивы. В те дни, когда строился этот дом, никому не пришло в голову побелить стены, чтобы сделать комнаты более светлыми, или же как-нибудь скрыть естественный блеск натурального дерева.
После беглого осмотра комнат я стала искать глазами пространство над каминной полкой из коричневого с белым мрамора. Однако вместо двух портретов, которые я ожидала увидеть, там висел только один. То, что рядом с ним раньше висел другой, было очевидно: на обоях остался более яркий квадрат, а кроме того, оставшийся портрет висел не в центре, а как-то сбоку.
– Это – Джулия Горэм, да? – спросила я, удивленно всматриваясь в молодое лицо моей бабушки.
– Когда с нее писали этот портрет, ей было двадцать четыре года, – ответил Уэйн. – Рядом с ним должен висеть портрет вашего деда, написанный тогда же.
Девушка на портрете была на год старше меня и давно уже замужем. У нее были темные волосы, уложенные в пышную прическу «помпадур», а сзади она носила большой шиньон. Голова ее была слегка повернута в сторону, платье – шелковое, гранатового цвета, глубокий вырез обнажал длинную тонкую шею, плавно переходившую в четкую линию подбородка. Полные губы слегка улыбались загадочной улыбкой, словно она думала о чем-то греховно приятном, а большие аметистовые глаза под темными бровями глядели мечтательно.
