— Вова! — закричала она, перевесившись через перила. — Вова! Вернись!
Но муж уходил от нее, уходил к какой-то там бывшей учительнице, которую она сама приветила, научила торговому делу, впустила в дом и в свое сердце. Змею на груди пригрела! И Светлана Петровна лихорадочно жала на кнопку лифта, а тот как назло стоял где-то на двенадцатом этаже. И когда она наконец спустилась вниз и вылетела из подъезда прямо в промозглую осеннюю сырость — в одном только халате и тапочках на босу ногу, — мужа уже и след простыл. Мигнула стóпами на повороте та самая машина, которой попрекала Светлана Петровна благоверного, — и все.
— Вова! — всхлипнула она. Холодный ветер раздул полы ее нарядного шелкового халата, и какая-то машина, попав колесом в колдобину, бесцеремонно обдала Светлану Петровну грязью.
* * *
Уже третий день Дарья строго постилась, сидя чуть ли не на хлебе и воде, а вот с новой одеждой выходил прокол — дома у нее ничего нового не было, а идти на рынок и бросить Ольгу одну она не могла. В конце концов она все-таки решилась.
— Оль, ты знаешь, я завтра с утра уйду ненадолго, ты не волнуйся.
— Туда? — многозначительно кивнув, спросила Ольга.
— Да. И ты, пожалуйста, со мной утром не разговаривай. И вообще, ты спи, а я схожу быстренько и вернусь… Да, Оль, мне сегодня на рынок съездить нужно. Прямо сейчас.
— Зачем? У нас все есть, да ты и не ешь ничего. У меня тоже аппетита нет…
— Видишь ли, я должна одежду себе купить… Новую. Всю новую, понимаешь?
Ольга неожиданно заинтересовалась.
— Тебе, если честно, давно пора гардеробчик обновить, а то ходишь, как…
— …старая дева, — закончила Даша.
— Ну что ты, в самом деле! Просто плащик твой сиротский действительно пора бы уже того… поменять на что-нибудь. И холодно тебе в нем. Да и ботинки латаные-перелатаные. Купим тебе дубленочку, свитерок такой… под глаза… — У самой Ольги глаза вдруг засветились, она поднялась с дивана, с которого уже неделю никуда не вставала. — Давай, Дашунь, собирайся, поехали.
— Да чего мне собираться. — Дашка усмехнулась. Лучшая прогулка для расстроенной женщины — это поход за обновками. Хотя бы и для подруги. Все хорошо, плохо только то, что деньги остались дома, а одалживаться она не любила. Два года Дашка потихоньку откладывала со своей скромной зарплаты и с репетиторских уроков, чтобы купить мечту всей своей жизни — компьютер. Но этой мечте, видимо, не суждено сбыться. Ольга права — по десять лет носить один и тот же плащ — это как-то не по-женски. Дубленку она себе, конечно, позволить не сможет, а вот дубляжик посимпатичнее… В плаще зимой чертовски холодно, хотя он ее и стройнит. В самые холода она, правда, надевает старинную бабкину каракулевую шубу, но шуба местами уже так вытерлась, что мать как-то заметила: «Скоро она окончательно облезет и превратится в приличное кожаное пальто». Короче, шубой можно было укрываться поверх одеяла в холодные ночи, и только.
— Оля, — позвала Дашка, — ты где?
— Здесь. — Ольга выглянула из ванной. — Только подкрашусь немного, и все.
«Пожалуй, мы идем на поправку, — улыбнулась про себя Даша. — Если женщина красит глаза и губы, значит вешаться или топиться в ближайшее время она точно не собирается».
— Оль, тут такое дело… У меня деньги дома, заедем или ты мне займешь?
— Конечно, заедем. — Ольга подмигнула из зеркала. — А то дашь тебе три копейки и три года ждать придется. Ты чего, Даш? Пока к тебе, пока по магазинам. Сейчас возьмем карточку и поедем.
— Оль, по магазинам я не поеду. Они мне не по карману. Только на рынок. Понятно?
— Даш, не придумывай, ладно? Я за все плачу, хорошо? Ты со мной возишься, нянчишься, на работу не ходишь…
— Ты что, решила компенсировать мои потери на работе? — холодно поинтересовалась Даша.
— Дашка, ну что ты как маленькая, ей-богу, — заюлила Ольга. — Просто по-дружески…
— Все. Никуда я не поеду. Ни в магазины, ни на рынок.
— Даже накраситься как следует не дала. Какая! Даш, а Даш? Ты обиделась, что ли? Даш? Ты бросаешь меня, что ли? Ой, какие мы индюки надутые. — Ольга улыбнулась и сразу стала прежней Ольгой, у которой все было в порядке. — А помнишь, как в институте мне на вечер пойти не в чем было и мы твою новую юбку на меня перешивали? Что? Не помнишь уже?
— Да помню я. — Дашка мгновенно оттаяла. Она вообще не умела сердиться. — Все я прекрасно помню. Если можешь, займи мне… тысячи две. Я думаю, на все хватит и еще на тортик останется. — Тут она вспомнила, что сегодня еще нужно строго поститься, и загрустила.
* * *
Все без малого две недели, что Владимир Парасочка жил у нее, Люба Крячко была на седьмом небе. Вместе на базар, вместе с базара. Даже то, что Вова помогал утром вывозить, а в конце рабочего дня собирать и отвозить на склад товар своей бывшей жены, Люба считала в порядке вещей. Именно так и должны поступать культурные, интеллигентные люди, к которым Любовь Павловна Крячко причисляла и себя. Развестись мирно, без скандала, даже помогать друг другу. А что? Ну что она Светке сделала плохого? Чем она виновата, что Володечка ее выбрал? Значит, есть в ней что-то такое… И она со страстью отдалась семейной жизни — готовила не покладая рук: жарила котлеты, пекла пирожки, один раз даже сварила настоящий украинский борщ. Но котлеты она пересолила, пирожки подгорели снизу, а сверху почему-то остались сырыми. Борщ вообще вышел какой-то пресный, а когда она хотела поправить дело и налила в него уксуса, есть стало совсем невозможно. Но Володечка мужественно ел и борщ, и котлеты, только вот пирожки пришлось отнести голубям на улицу.
Люба не могла понять, что же не так? Все по тем самым заветным рецептам, которые она диктовала девчонкам в школе. Может, все дело в том, что сама себе она много лет ничего такого не готовила? В школе обедала в столовой — приятельница-повариха всегда оставляла для Любы что получше; ужинала, как правило, у многочисленных подруг, а если и оставалась редким вечером дома, то готовила что попроще, лишь бы не торчать долго в коммунальной кухне. Картошку в мундире, макароны с маслом, сосиски. Утром — неизменная яичница. Но разве можно кормить любимого человека какой-то там яичницей? И, мóя после неудавшегося омлета по-провансальски взбивалку, Люба тяжело вздохнула.
Владимир Парасочка, наблюдая мучения женщины, с которой он решил делить постель, кров и стол, также вздохнул и сам поставил сковородку на огонь. Он ловко управлялся у плиты, обвязавшись парадным Любиным фартуком с мережкой. Люба засмотрелась на мужчину своей мечты. Может быть, этот день будет самым счастливым в их жизни?
