— Подожди, он еще дома, в спальне. Пошел одеваться. Гордей! — кричу я и бегу с телефоном к лестнице, которая ведет на второй этаж, в спальню. — Дочка звонит!
— Уже иду! — Гордей спешит вниз по лестнице, на ходу завязывая галстук.
— Мам, пап, у нас тут туса в летний лагерь во Франции намечается. Хочу поехать со всеми, но мне нужно разрешение от обоих родителей. Чтобы две подписи было.
— Я сегодня же все вышлю, не волнуйся, — поспешно заверяю я. — Ты как, моя хорошая?
Гордей молча кивает и отходит в сторону.
— Мам, папа из ракурса пропал. Покажи мне его! — она вытягивает шею, пытаясь рассмотреть Гордея в глубине гостиной.
При этом она подносит ко рту булку, щедро намазанную шоколадной пастой. И аппетитно откусывает, чуть подняв верхнюю губу и сильно прикусывая вкусняшку двумя передними зубами, между которыми виден большой зазор. Поэтому я и прозвала ее Белкой.
— Я здесь, — улыбаясь, отзывается Гордей, и поспешно подходит к телефону.
Но улыбка немедленно сползает с его лица при виде того, с каким аппетитом Белка уписывает бутерброд с шоколадом. Он раздраженно бросает:
— Какого черта ты ешь с утра шоколад?
Белка давится, глаза ее наполняются слезами.
— Гордей, — отодвигаюсь от телефона, выходя из ракурса камеры, чтобы дочка меня не видела, продолжая держать его на вытянутой руке, и яростно, но очень тихо шиплю: — Что с тобой? Что?
Гордей берет себя в руки и говорит уже спокойнее:
— Леночка, с твоим весом тебе нельзя такие калорийные вещи с утра есть, ты же знаешь!
— Пап, очень сладенького хочется. У меня мозг и вообще растущий организм. Мааам! — капризно, как маленький ребенок, тянет она, требуя поддержки.
Бросив яростный взгляд на мужа, натягиваю на лицо дежурную улыбку и ласково говорю:
— Ешь, мое солнце! С утра как раз можно, это я тебе говорю, как
бывшая балерина, все детство просидевшая на строгой диете.
— А на ночь я такое не ем, — оправдывается Белка.
— Вот и умница, — бодро говорю я, — и вообще ты у нас красавица! Правда, Гордей? — выжидательно смотрю на него, чувствуя, что просто убью его, если он сейчас не успокоит ребенка.
— Да кто же сомневается? — улыбается Гордей, обнимая меня за плечи. — Твою красоту, дочка, это не испортит, не в ней дело. А вот за здоровье я беспокоюсь. Лишний вес — это болезни, особенно в твоем возрасте. Давай-ка заключим договор, как деловые люди: ты худеешь в месяц на пять килограммов. В течении трех месяцев сбрасываешь ровно пятнадцать кило, а я тебе за это высылаю тройную сумму на карманные расходы. Если нет, то денег не будет вообще.
Белка замирает с набитым ртом, смотрит на бутерброд и неохотно откладывает его в сторону.
— Мы договорились? — уточняет Гордей.
Она молча кивает.
— Вот и славно, — он кивает в ответ. — Хорошего дня! — Гордей берет портфель, и нарочито не глядя на меня, спешит к входной двери. Понимает, что я сейчас ему устрою, как только дочка отключит связь. Поэтому старается улизнуть до того.
Белка дожидается, пока за ним закрывается дверь, смотрит на меня полными слез глазами, ища поддержки. Что мне ей сказать? Чтобы не обращала внимания? Игра в хорошего и плохого следователя — не самый педагогичный прием. Я и так трачу море сил, постоянно сглаживая углы между двумя сложными характерами Белки и мужа. Иногда она настолько похожа на него в реакциях и упрямстве, что я задумываюсь: а может быть, она все-таки его ребенок? А иногда коса находит на камень, и мне кажется, что легче соединить огонь и воду, чем этих двоих.
— Мам, почему он меня не любит?
— Что ты, родная, папа тебя обожает! Просто характер у него такой требовательный. А с другой стороны, это даже хорошо. Это на пользу.
— Ага, — кивает она, глядя в сторону. — Ну я поняла. Ты на его стороне против меня.
— Белка, ты что? Нет никаких сторон!
— Ладно, мам, нужно на урок бежать. Пока! Целую!
— Подожди, моя хорошая!
Но связь отключается. Теперь я тоже враг. И это ей только одиннадцать лет. А что будет, когда исполнится пятнадцать?
Полнота дочери — больное место Гордея. Легко гордиться красивыми и успешными детьми. И очень сложно теми, кто звезд с неба не хватает, особенно в окружении моего мужа, где детки московской элиты добиваются невиданных успехов еще лежа в памперсах.
Гордей часто спрашивает меня: в кого она такая не целеустремленная и не дисциплинированная? Ведь мы оба с ним не такие. С полнотой в детском возрасте справиться очень легко, но Белка не хочет. Ей нравится быть непохожей на других. И все попытки Гордея объяснить ей, что стройность фигуры в наши времена — залог успеха, разбиваются о стену детского упрямства.
Я всегда отвечаю, что у него, Гордея, полнота в генах. Вот и передал дочке по наследству. Сам Гордей, действительно, в детстве был крупным увальнем. Он тут же горячо отвечает мне, что как раз в нынешнем возрасте Белки, то есть в одиннадцать лет, переборол свой вредный организм спортом и правильным питанием, и с тех пор держит форму. Поэтому он и настоял на британской закрытой школе вместо швейцарской, как хотела я. Потому что Англия, в отличии от Швейцарии, славится своей жесткой школьной дисциплиной. Это как раз то, чего не хватает Белке: собранности и самоконтроля. Британские аристократы, наконец, ее научат этому. И, главное, полагаться на себя, а не на деньги родителей и их успех.
Когда он заводит об этом речь, мне всегда кажется, что Гордей намекает на Аристарха. И на то, что Белка — его дочь. Ведь у Гордея просто не может быть неуспешного ребенка. А у моей первой любви вполне, потому что Аристарх по натуре своей был чудовищно безволен и ничего сам добиться не мог. И все его заслуги — итог жесткого контроля и обширных связей его властной матери.
Еще когда Гордей ухаживал за мной, а я в то время встречалась с Аристархом, и никак не могла выбрать кого-то одного из них, он часто резко отзывался о своем сопернике, как о маменькином сынке. В принципе, так оно и было. Мать Аристарха, Изольда Венедиктовна — железная леди, занимавшая огромный пост в Министерстве Культуры, связями и лбом пробивала сыну карьеру в Большом Театре. И Гордей это знал. Я давно не интересуюсь жизнью своего бывшего. Зачем? Его мать сказала мне в лицо, что не для того растила из сына блестящего солиста Большого Театра, чтобы дать ему задохнуться в пеленках, держась за юбку крестьянской девки. Да, она так меня и назвала: крестьянской девкой. И еще добавила:
— Нечего плодить нищету и холопов. Стране нужен хороший генофонд. А то развелось вас, крестьянских девок, а интеллигенция вымирает. Потому что у нее нет вашей хватки. Думаешь, ты самая умная? Думаешь: удалось подцепить москвича из интеллигентнейшей семьи, да еще с квартирой? Да у моей бабушки домработницы были красивее и умнее тебя! Так что иди-ка ты в свой Волчесранск коз доить. А моего сына оставь в покое! Со мной из него может получиться новый Мариус Петипа или Михаил Барышников, а с тобой — неудачник.
Разговор этот происходил в прихожей их роскошной семикомнатной квартиры на Арбате, куда я пришла сообщить, что беременна. И, возможно, это ребенок Аристарха. Поэтому нужно сделать тест ДНК, чтобы убедиться. После этого Изольда Венедиктовна и объяснила мне, кто я и откуда. А потом распахнула дверь, тыкнула в меня пальцем и воскликнула:
— А теперь пошла вон из жизни моего сына! Тесты она будет делать. Научили холопов на свою голову! Вон, профурсетка неумытая!
В этот момент дверь ванной комнаты в конце коридора распахнулась, оттуда вылетел мокрый Аристарх с полотенцем на бедрах, и завопил:
— Мама, ну зачем ты так? Можно же нормально поговорить! Денег дать, в конце концов! А если это мой ребенок?
— Умолкни, тупица! — брезгливо поморщилась Изольда Венедиктовна. — И привыкай к ситуации. Знаешь, сколько этих девок будет в твоей жизни? Всем денег давать — так разоришься. Я лучше для Николя куплю новую курточку. Ему, бедняжке, холодно в старой. Иди ко мне, иди, мой хороший, — она присела на корточки, взяла в руки белого карликового пуделя Николя, который безмолвно стоял у ее ног, дрожа не то от страха, не то от холода, и прижала его к себе.
