гуляли, драки не было. Не настоящий это муж, по-моему.
За эти слова Рома бы расцеловал Петьку в небритые щеки. А вот Варвара Глебовна погрозила сыну пальцем и почему-то недобро покосилась на мужа. Тихий-старший чему-то неопределенно и, кажется, весело хмыкнул. А положение и разговор принялась спасать матушка.
— Варь, ну расскажи, как у Марфушки дела там в Мюнхене.
Варвара Глебовна пихнула в бок закатившего глаза мужа и принялась за рассказ. Потом пошли расспросы, ответы, комментарии. Рома слушал все это, вяло ковыряясь вилкой в рыбе под маринадом. Дружеская встреча двух семей, которая раньше приносила столько удовольствия, теперь навевала тоску. На кого хочешь нагонит тоску рассказ про Мюнхен.
***
— Ростислав Игоревич, а не дадите ли вы мне увольнительную?
Отец одарил его внимательным взглядом. У них абсолютно одинаковые глаза. Да и во многом прочем отец и сын похожи. Ромка порой задумывался о том, будет ли он таким же, как отец, в зрелости. Иногда эти мысли его угнетали — как и мысли о зрелости в целом. А иногда он тихо радовался тому, что генетика у него хорошая: на отца бабы до сих пор засматриваются — к огромному неудовольствию матушки.
— Ромка, — отец откинулся в кресле и с удовольствием повел плечами. — Что за блажь?
— Это не блажь. Я имею право на отпуск. Это записано в трудовом кодексе! А я два года пашу на тебя без отпуска и частично без выходных.
— Какая жалостливая история, — хмыкнул Ракитянский-старший. А потом еще раз внимательно посмотрел на сына. — Отпуск — это я понимаю. Не понимаю только, зачем идти в отпуск в сентябре.
— Я все хвосты подбил, — упрямо повторил Роман. — Можешь проверить.
— Я не про то. Верю. Знаю. Я про то, куда ты сейчас отдыхать поедешь. Или у меня есть внук, о котором я не знаю, и которого тебе надо вести в школу?
— На Мальдивах круглый год хорошо, — Рома проигнорировал пассаж про внука. Не смешно от слова «совсем».
— Логично, — снова откинулся в кресле отец. — Собрался на Мальдивы?
Врать родителя Рома не любил. Особенно когда стал взрослым. Он поежился, прежде чем ответить.
— Нет. В Мюнхен.
— В Мюнхен? — с непонятной интонацией переспросил отец.
— Октоберфест! — с места в карьер зачем-то принялся оправдываться Рома. — Куда еще ехать в сентябре и октябре, как не на Октоберфест?!
— Ну да, ну да, — закивал головой Ракитянский-старший. — Действительно. За семь верст киселя хлебать. Ну или пива.
— Папа!
— Не папкай. Две недели тебе хватит, чтобы напиться пива?
— Вполне.
Уже в дверях его нагнало последнее отчее напутствие.
— Марфе от нас сердечный привет передавай.
— Обязательно.
Глава 3. Из депрессии есть два выхода: вокзал и аэропорт
Всратый Мюнхен. Всратый Мюнхенский аэропорт. И все здесь говорят на всратом дойче!
Ромка сердито пнул сумку. Он никому не сказал о своем решении — кроме отца. А отец вряд ли проинформировал кого-то еще — ну, разве что кроме, в виде исключения, матери. Судя по тому, что она ему не позвонила и никак не прокомментировала такое внезапное решение любимой сыночки — вряд ли и ей отец проговорился. Впрочем, от его родителей всего можно ожидать. Могли обсудить между и собой и… и на этом все.
Ладно, они люди взрослые, справятся как-нибудь с этой мыслью. Что их взрослый сын вдруг решил поехать в Мюнхен. Почему бы и нет, в конце концов? Только хрена ли ему тут делать, если адреса Марфы у него нет?
Можно было спросить. У Варвары Глебовны, например. Но спрашивать — это значит, надо объяснять. А объяснений у Ромки не было. Внятных. А придумывать и сочинять что-то не хотелось — хотя никто не мог бы упрекнуть Рому в том, что языком он работать не умеет — в конце концов, это хлеб его. Но в данном вопросе этот хлеб ничем не мог помочь. Врать Варваре Глебовне Роман не хотел. Выглядеть дураком — тоже.
Ромка еще раз пнул ни в чем не повинную сумку и решительно достал из кармана плаща телефон. Марфа взяла трубку сразу.
— Рома? — ее голос звучал напряженно. — Привет. Что-то случилось?
— Привет, Мрысенька, — Ромка вдруг понял, что соскучился даже по произнесению ее имени. Что уж говорить о самой Марфе… — А я к тебе с просьбой.
— Какой?
— Забери меня из аэропорта. Я заблудился.
— Из какого аэропорта?
— Из аэропорта города Мюнхена, — Рома повернул голову и прочитал с табло. — Имени Франц-Йозефа Штрауса.
Пауза в ответ была красноречивой. Говорящей. Ромка терпеливо ждал.
— Рома, скажи, что ты пошутил.
— Я, конечно, не уверен, Мрысь, но тут так написано — что имени Штрауса. Это который музыку писал, кажется. Вальсы там и всякое такое.
— Твою мать, Ракитянский!
— Нет, я без мамы, один. Я уже взрослый.
Марфа замолчала. Роману казалось, что он слышит ее тяжелое дыхание в трубке телефона. Кажется, его тут не ждали. И, кажется, не рады.
Но он же уже прилетел.
— Нет, если тебе некогда — сам приеду. Адрес скажи, я вызову такси.
Ответила Марфа после паузы.
— Ракитянский, стой там, где стоишь! С места ни ногой! Я сейчас приеду!
***
Марфа положила телефон в карман джинсов и поняла, что сердце у нее стучит как после стометровки. Оно дернулось как спринтер на старте, когда экран смартфона только отобразил входящий от Ромы. А потом заколотилось как сумасшедшее, когда Марфа поняла, что он здесь, он прилетел.
Рома, Ромка, Ромочка, мальчик мой милый, умница ты моя…
Гадский гад Ракитянский!
Марфа села за стол и уперлась лбом в переплетенные пальцы. Так. Так. Успокойся. Возьми себя в руки.
Надо сделать несколько вдохов и выдохов. Воды выпить. А потом пойти, сесть в машину и поехать в аэропорт. Ее там ждут.
Но Марфа продолжала сидеть, уперев локти в стол. И потихоньку осознавала весь масштаб произошедшего. А произошла у нас, кажется… катастрофа. Под названием «Роман Ракитянский в Мюнхене».
Грядущая встреча пугала ее. На место первоначальной неконтролируемой радости пришло раздражение. На него. Но больше всего — на себя.
Дверь раскрылась и в кабинет заглянула ее помощница.
— Я уезжаю, — Марфа помотала головой. — Буду позже. Срочное?
— Нет, — отозвалась та.
А подумать можно и по дороге. Мысль о том, что ее там в аэропорту ждет Ромка, все же жгла и не давала думать, сидя на месте.
По дороге Марфа думать пыталась. Но без особого, как ей казалось, результата.
Все ее мысли свелись к одному.
Ни хрена она не преуспела.
За окном мелькали чистенькие баварские пейзажи —
