сверху черную косуху, потому что май внезапно не радует теплом, забираю телефон и наличку на всякий случай.
Все это время ощущаю внутри дикий напряг, словно все сжалось и никак разжаться не может. Даже трясти начинает мелко, мелко.
За окнами давно темно, где он может шататься, маленький такой, беззащитный?
Упорно торможу разгулявшееся воображение, потому что слишком хорошо знаю, что может случиться с маленьким ребенком на улицах города…
Этого не будет, конечно же не будет! Только не с ним! Он, наверняка, просто уснул дома, а телефон разрядился… Он старенький, я свой отдала же, зарядку плохо держит…
Звонок застает меня уже в подъезде.
Вижу абонента и сердце радостно подпрыгивает. Ванька!
— Ванька, засранец! — рявкаю я в трубку со злобой и облегчением, — какого черта?
— Ань, — голос у Ваньки странно хриплый, словно кричал долго… Или плакал… — Ань… Я на Дзержинского, где гаражи, напротив общаги. Ань… Забери меня отсюда…
У меня мокрые волосы в этот момент натурально дыбом встают, еле телефон удерживаю в трясущихся руках.
Хочется дико заорать от страха, выплескивая его на источник этого всего — Ваньку, но сдерживаю себя. Потом. Все потом. Сначала помочь.
— Конкретнее адрес, — хриплю я сквозь спазмы в горле, скатываясь с лестницы и выбегая на улицу.
— Не знаю… Тут общага, я напротив первого подъезда примерно, только через дорогу, в гаражах… Ань, только тихо, я посижу, сколько надо… Или вообще, Ань, не ходи! Бл… Черт, Ань, я ступил, не ходи! Я сам!
Ванька срывается на слезы, умоляя меня не ходить, но я уже на улице, бегу в сторону Дзержинки. Самая длинная у нас в районе улица, с одной стороны сплошь застроенная многоэтажными гаражами. На первых этажах этих гаражей — множество самых различных офисов, в основном, строительных фирм, всевозможные кровли, окна, замки, жалюзи и прочее.
Общага, про которую говорит Ванька, прямо на моей остановке, тут повезло, добегу за пять минут.
— Ваня, я полицию сейчас… — на бегу шепчу я, но парнишка вдруг начинает плакать еще громче:
— Не! Аня! Нельзя! Нельзя! Анька! Не ходи, я сам сейчас… До утра пересижу и выберусь… Они и не заметят…
Они?
Боже, да во что ты вляпался, мелкий засранец?
— Не отключайся, — торопливо шепчу в динамик, — я уже рядом…
— Телефон садится…
— Я успею.
Я реально уже рядом с общагой и теперь бегу вдоль нее, высматривая номера подъездов.
Ага, вот первый!
На удивление, на улице, обычно оживленной, народу никого, хотя общага эта — реально криминальная, тут постоянно какие-то драки, крики бесконечные. И народ с нее у меня в реанимации — постоянные клиенты.
Но сейчас темень, единственный фонарь у подъезда не горит. Только у пешеходного перехода тревожно мигает желтый свет, сигнализируя о том, насколько поздно уже.
Хорошо, что волосы у меня мокрые и потому темные, не отсвечивают, и одета я в темное, не сразу заметишь в полумраке.
Перебегаю улицу, останавливаюсь, оглядываюсь.
Тишина и темнота. Пугающие.
— Вань? — шепчу в трубку, — куда идти от остановки?
— Вправо, — хрипит он, — только осторожно… Я за третьим офисом, за баннером с окнами.
Иду, стараясь ступать бесшумно и прятаться в еще большей тени от стен офисов.
И, внезапно услышав мужские голоса, прижимаюсь к стене, укрываясь за высоким крыльцом с вычурными решетками перил.
Мужики идут, подсвечивая себе путь фонариками, не скрываясь, переговариваются:
— Со стороны “Одина”, наверно, сквозанул, щенок.
— Ну и ладно… Все равно найдем. Данные на него подними.
— Да, не денется никуда.
Мне от этой их короткой беседы становится дико не по себе, задерживаю дыхание, успокаивая дрожь во всем теле.
Они ведь Ваньку моего ищут. Точно его. Черт…
Да куда же он влип?
Одно хорошо, судя по разговору, не нашли. Но вот намерения их…
Пережидаю, пока мужики пройдут, тихо скольжу дальше, выискивая указанные Ванькой ориентиры.
Справа мелькает белый прямоугольник баннера в виде здоровенного пластикового окна, иду к нему.
— Ванька, — аккуратно зову в темноту, — ты здесь?
— Анька… — хлюпает мрак, — Ань…
И я несусь на это горестное хлюпанье, забыв обо всем на свете.
Забегаю за здоровенный, сделанный из пластика и железа баннер и вижу Ваньку, скорчившегося прямо на земле.
Он лежит в позе эмбриона, и у меня все внутри обрывается. Ранен? Ударили?
Падаю на колени, аккуратно трогаю, пытаясь понять характер травм, шепчу:
— Ваня… Ванечка… Ваня…
И он тянет ко мне руки, со всхлипом обнимает за шею, сопит жалко и тревожно.
— Вань… Тебя ударили? Покажи, где? — я его придерживаю аккуратно, судорожно соображая, что дальше делать. Его надо в больницу… Явно что-то не то…
Но Ванька садится, не отлипая от моей шеи, выдыхает пару раз, сопит:
— Все нормально… Я просто… Прыгал, а потом бежал сильно… А потом споткнулся, упал… И чего-то не смог встать… А сейчас могу… Анька, пошли отсюда скорее, слышишь?
— Точно, Вань? Давай в больницу. Хочешь, к нам? Там Димка сегодня…
— Вот уж нехер к этому придурку, — бурчит Ванька, отрываясь от меня и ощутимо приходя в себя, — пошли домой.
— Вань…
— Давай скорей, Ань, а то вдруг они вернутся?
Напоминание о непонятных мужиках делает свое дело, я встаю, помогаю подняться Ваньке, и мы тихонько, постоянно останавливаясь и прячась по углам от каждого шороха, идем ко мне домой.
Я с тревогой отмечаю, что Ванька хромает, и сильно, похоже на ушиб. Но все явно не так печально, как мне показалось с первого взгляда.
И не спрашиваю больше ни о чем.
Главное, довести его до дома. А там уже разберемся со всем.
В квартире я сразу засовываю Ваньку в ванную, несмотря на сопротивление и писк, раздеваю до трусов и внимательно осматриваю на предмет повреждений.
К огромному облегчению, ничего, кроме небольших ссадин на руках, наливающегося краснотой синяка под глазом и содранных коленей, не нахожу.
Умываю парня, обрабатываю все ранения, переодеваю в свою футболку и шорты, которые ему практически впору, и, пока натягивает на себя мое шмотье, бурча, что вообще носить бабское западло, иду на кухню, чтоб согреть чай и нарезать бутеров.
Ребенок перепуган, напряжен. Его надо обогреть, накормить, а потом уже и спрашивать.
Явно ведь во что-то вперся, не зря
