— Нам стоит воспользоваться ситуацией и выбрать Канцлера. Сформировать Совет. Вот что нам делать. Это следовало сделать сразу же. «Здесь можно» только потому, что они почувствовали в нас слабость, раскол, отсутствие единства.
— Как мы выберем Канцлера, когда почти половина экспедиции не может встать с постели?
— В том-то и суть, — горячо ответил Уэллс, будто я задала самый очевидный из вопросов. — Они никогда не договорятся просто так. Мы тоже не договоримся. Даже ввосьмером. Думаешь, Мёрфи не мечтает стать главным? Коллинз? А Рейес? Она уверена, что лучше неё никто не справится. Неужели всерьёз думаешь, что они захотят признать Канцлером кого-то, кроме себя?
— А ты кого видишь главным? — не выдержала я.
— Кого-то из нас.
— Мы в тупике, — я на миг устало прикрыла глаза. — Даже ты ищешь способ обойти законы и правила, Уэллс, что тогда ждать от остальных?
— Я пытаюсь думать не по книжке, а так, как станут размышлять они. Здесь нет закона. Здесь мы — закон. Можно всё, как ты и сказала, глупо этим не пользоваться.
— Законы бы никогда не придумали, если бы они не приносили никакой пользы. Благодаря им мы выживали в консервной банке на орбите триста с лишним лет и умудрились сохранить цивилизацию вместо того, чтобы её угробить.
— Законы лишь помогают сделать верный выбор между краткосрочной выгодой и её отсутствием с помощью долговременного наказания. Но когда наказывать некому, в чём тогда выбор, Кларк?
— Общее или индивидуальное благо — вот твой выбор. Скажешь, все настолько идиоты, что не поймут: один здесь не выживет, не выживут двое и трое? Мы все хотим жить, но если каждому хотеть слишком сильно отдельно от других — не выживет никто.
Уэллс не ответил, но я тут же поняла его мысль и без слов. Желание выжить группой не мешает желанию урвать максимально большой кусок для себя. Мы молча брели по чаще, размышляя, что же нам делать. Я от усталости привалилась к шершавому стволу, а Уэллс взял меня за руку. Затем прошло меньше минуты, а всё стало катастрофой намного сильнее, чем было до этого.
Я очнулась под страшные звуки — звуки потрескивающего пламени, окутанная запахом гари. На «Ковчеге» пожары приравнивались к самой жуткой катастрофе: пламя не только уничтожало часть ресурсов, но ещё и съедало бесценный кислород. Восстановления воздушного баланса приходилось ждать несколько долгих недель, страдая от кислородного голодания. При пожаре три года назад износившиеся системы жизнеобеспечения восстанавливали прежний баланс целый мучительный месяц, когда даже встать с постели казалось подвигом, не говоря уже про тренировки и уроки. Тут же открыв глаза, с колотящимся сердцем я уставилась на горящий неподалёку очаг, вокруг которого группкой расселись… земляне? Меня в сидячем положении верёвками примотали к толстому стволу какого-то дерева с листьями, будто вырезанными в форме облачков. Ноги смотали вместе, не так, чтобы помешать кровообращению, но достаточно сильно, чтобы не вышло с их помощью сделать что-то полезное. Руки были прихвачены вместе с корпусом, так что незаметно я могла шевелить только запястьями. Попытка вывернуть их точно привлечёт внимание обманчиво спокойных землян, и тогда… Тогда придётся отвечать на вопросы. Другое обоснование тому, что я всё ещё жива, найти не вышло.
Уэллса я разглядела по светящейся нашивке на костюме в противоположной стороне их стоянки, как только вернулась чёткость зрения. Они точно так же примотали его к дереву, только голова друга всё ещё бессознательно висела. Либо он ещё не очнулся, либо уже талантливо прикидывался овощем. Я надеялась на второе, ведь вряд ли эти дикари, которые даже не попытались поговорить с нами и сразу схватились за оружие, смогут оказать Уэллсу необходимую помощь. И мне не позволят.
Вокруг очага сновали несколько человек, но в целом было тихо. Почти все спрятались в палатках: час был предрассветный. Я замечала тени в кустарниках, слышала шелест листвы. Иногда оттуда выглядывали морды псин, что патрулировали границы лагеря землян. В группе у костра я узнала темноволосую девчонку, что отправила в нокаут Уэллса. Рядом с ней сидел тот незнакомец, что в одиночку ловко обнулил все мои годы тренировок рукопашного боя и скрутил меня, не прикладывая значительных усилий. Выразительные скулы, правильные черты лица, острая, будто бы решительная, линия подбородка, миндалевидные глаза. Густые чёрные волосы спадали на лоб и кучерявились. На широких плечах, как влитые, сидели доспехи из выдубленной кожи с металлическими вставками, на поясе блестели ножны для кинжала. По другую сторону от девчонки сидел ещё один воин с гладко выбритой головой, в его тёмных глазах отражались проблески кострища. Они втроём о чем-то оживлённо переговаривались, будто бы не обращали внимания вообще ни на что, кроме компании друг друга. Я невольно засмотрелась. А потом застыла в испуге, когда все три взгляда синхронно уткнулись прямо в меня.
Если до этого у меня была робкая надежда на то, что всё будет хорошо, в этот миг я чётко поняла: мне конец. Они вышагивали так грациозно и естественно, что вся наша сотня казалась горсткой немощных стариков, и оказались рядом слишком быстро. На руке не было привычной тяжести коммуникатора, и я запаниковала.
— Меня зовут Октавия, — заинтересованно наклонив голову в бок, представилась девушка. — А ты у нас кто?
Не оправдав её надежд на налаживание контактов, я молчала. Может, притвориться, что я и вовсе не понимаю ни слова? Идиотская идея. Они не могли не слышать наш с Уэллсом разговор в лесу. Значит, стоило готовиться к худшему. Она села передо мной на корточки, доставая кинжал, я инстинктивно прижалась к шершавой коре.
— Не бойся, я всего лишь хочу освободить тебя от верёвок, — в подтверждение своих слов Октавия легко рассекла узел на путах, связывавших мои ноги. Они тут же расслабились. Двое воинов не отрывали от меня пронизывающих взглядов, казалось, даже не моргали. Я и без того боялась шевелиться. Октавия рассекла ещё один узел — теперь уже на верёвках, что стягивали туловище. Распутав их, она отошла на шаг назад, чтобы я могла подняться с земли. — Пить хочешь?
Облизнув пересохшие от внутреннего жара губы, я проигнорировала её вопрос и попыталась подняться, хватаясь за ствол и мелкие сучки.
— Быстро же до них добрался вирус, — я впервые услышала голос воина с бритой головой. Паника, очевидно отразившаяся на моём лице, заставила их сделать какие-то собственные выводы: Октавия сощурилась, а мой пленитель хмыкнул. Я едва не прервала своё молчание. Какой ещё вирус? Откуда должен был добраться и почему «до нас быстро»? Не он ли причина эпидемии в лагере? И самое важное: есть ли у них лекарство, раз они до сих пор живы?
Когда Октавия помогла мне устроиться у костра, от потрескивания которого я до сих пор вздрагивала, я поняла, что не смогу сбежать даже при большом желании. Лихорадка усугубилась, болели сухожилия, голова кружилась от сотрясения.
Я присмотрелась к Уэллсу. Он не подавал признаков жизни, разодранная псиной рука ещё кровоточила, по краям рваной раны запеклась кровь. Только бы не инфекция. Только бы не заражение!
Земляне истолковали мой отчаянный взгляд по-своему. Я снова услышала этот глубокий с хрипотцой голос, что до чёртиков напугал меня в лесу:
— Твой друг пока что жив. Я прощу тебе твою выходку и не стану его убивать, если будешь сотрудничать и ответишь на наши вопросы. Будешь упрямиться — начнём с его пальцев по одному, а там как пойдёт. Дождёмся, пока он очнётся, или начнём прямо сейчас?
Я смотрела в его глаза и не видела сомнений, только решимость. Спокойный взгляд будто говорил: он уже делал тысячи вещей и похуже. В чёртовом Протоколе ни слова не было о том, как решить подобную проблему, оставшись в своём уме. Только глава первая, пункт один-восемнадцать. Личные цели и мотивы, не способствующие выживанию экспедиции, недопустимы, а их воплощение в жизнь считается грубейшим нарушением Протокола. Но мы с Уэллсом — тоже части экспедиции, чьё выживание охраняет Протокол.
