Чарлз опять готовился к поездке в Ирландию.
– Я, как всегда, пришлю тебе телеграмму из Дублина.
– Дорогой, ты выглядишь таким усталым.
Чарлз был всецело погружен в дела, страшно напряжен. Может быть, поэтому он отнесся к ее тревоге раздраженно.
– Только не проси меня опять бросить все… потому что я скорее умру, нежели не доведу свое дело до конца! – Уловив муку в ее глазах, он запоздало прибавил: – Ведь это единственное, о чем я всегда тебя прошу.
Она прикусила губу и отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
– Конечно, ты должен делать то, что считаешь нужным, – тихо проговорила она. – Что ж, я положила в саквояж шерстяные носки и теплое белье. Не забывай переодеваться, когда промокаешь под дождем. Ты ведь не думаешь, что сидение в мокром благотворно влияет на твой ревматизм?
– Хорошо, Кэт, хорошо.
– И обещай, что попросишь у доктора Кенни успокаивающих порошков, если боли станут нестерпимыми.
– Ну пожалуйста, Кэт, не надо волноваться. Кенни и так наблюдает за мной, как за какой-то старухой. – Он уже уходил, и в глазах его читались иные мысли; он не думал сейчас ни о Кэтрин, ни о докторе, ни о своем здоровье. Он думал только о своих делах. – Надеюсь через неделю вернуться. Пришлю телеграмму.
Ирландская осень с самого начала больше напоминала зиму. В Креггсе, где Чарлз произносил речь, небо почти касалось тучами верхушек деревьев, и, когда Чарлз произнес свою речь только до середины, начался страшный ливень. Однако его никогда не останавливала скверная погода. И, презирая всякие убежища от дождя, Чарлз, промокший до нитки, оставался на трибуне и говорил, невзирая на то, что его аудитория почти вся разбежалась. К ливню остались равнодушны только те, кто беззаветно любил своего вождя.
Когда наконец мистер Парнелл согласился поехать в гостиницу и переодеться в сухое, его уже трясло от лихорадки, а кости ломило от боли. Ревматизм разыгрался не на шутку.
Несмотря на советы доктора Кенни отдохнуть, Чарлз поехал обратно в Дублин и провел там три дня, работая над проектом новой газеты. Одним из последних, самых тяжелых для Чарлза ударов было отступничество лояльного «Гражданина». Газета стала эхом сепаратистов, возглавляемых Тимом Хили, и начала печатать его излияния, а поскольку этот негодяй был по-своему талантлив и убедителен, то непозволительно было оставить это безобразие без ответа. А значит, необходима оппозиционная пресса. Поэтому Чарлз упорно работал над проектом создания новой газеты, которая проводила бы в жизнь его политическую установку.
Оставшиеся у Чарлза друзья сильно тревожились о его здоровье. Его щеки пылали от лихорадки, глаза запали, а временами казалось, что Чарлз пребывает в полугорячке. Однако он неустанно ездил по стране, прежде чем возвратился в Англию на выходные, как он обещал Кэтрин. Он надеялся как следует отдохнуть в каюте, а потом – несколько дней – дома. Чарлз считал, что за эти несколько дней он окончательно придет в себя, и собирался вернуться в Дублин в следующую субботу.
Он стоял на палубе и махал рукой мистеру Келли и мистеру Клэнси, которые пришли на пристань проводить его. По-прежнему шел дождь, и море было серо-стального цвета, когда теплоход медленно отошел от причала. Провожающие смотрели вслед уходящему теплоходу, вглядываясь в одинокую фигуру худощавого мужчины, стоящего на палубе. Мистер Келли и мистер Клэнси провожали взглядом пароход до тех пор, пока он, превратившись в маленькую точку, и вовсе не скрылся из виду. Почему-то обоим казалось, что человек, только что простившийся с ними, прощался и с этой землею… Прощался навсегда.
Кэтрин не ожидала приезда Чарлза и очень обрадовалась при виде его. Но ее радость сменилась страшной тревогой, когда она поняла, насколько сильно он болен. Ей показалось, что он с трудом переступил через порог и находится на грани обморока.
– Это всего лишь простуда, – тихо вымолвил он. – В Лондоне я побывал в турецких банях. Наверное, это было глупостью с моей стороны. После них я почувствовал сильную слабость.
Кэтрин помогла ему снять пальто. К счастью, час тому назад в гостиной разошли камин, и поэтому в комнате было тепло и уютно. Чарлз со вздохом опустился в кресло, стоявшее поближе к камину.
– Опять этот проклятый ревматизм. Иногда я едва передвигаюсь. М-да, тот ливень в Креггсе явно не пошел мне на пользу. После него я приехал в Дублин и, наверное, трое суток еле передвигал ноги.
– Эти ужасные ирландские дожди! – воскликнула Кэтрин. Ей надо было сорвать свою злость и страх хоть на чем-то: она впервые видела Чарлза в таком плачевном состоянии.
Он усмехнулся и пожал плечами.
– Да, что-что, а ливни не подчиняются указаниям британского правительства.
Сильно постаревший Гроуз, как всегда, устроился у ног своего хозяина, он приветственно помахивал хвостом и умиротворенно фыркал, чувствуя прикосновение любимой руки. Потом он вытянулся и затих. Кэтрин подбросила угля в камин и встала на колени, чтобы стянуть с Чарлза сапоги.
– Не надо, дорогая. Я посижу в них.
– Тогда сиди и постарайся отдохнуть с дороги. А я пойду на кухню, приготовлю тебе горячий кофе.
– Не надо, милая. Не уходи. Побудь со мной.
Она взглянула на него, стараясь скрыть охвативший ее страх.
– Что тебе сказал доктор Кенни? Он прописал тебе какое-нибудь лекарство?
– Он прописал мне шампанское.
– Тогда я откупорю бутылку.
Он погладил ее по волосам.
– Не сейчас. Чуть позже. Останься здесь, со мной. Я так люблю, когда ты рядом.
И она опустилась на свое излюбленное место – на коврик возле камина, уткнувшись головой в его колени. Кэтрин никак не удавалось расслабиться. Надо было что-то предпринять, ведь Чарлз серьезно болен. Но, наверное, сейчас ему хотелось только одного: немного подремать. И он непрерывно поглаживал ее волосы, будто хотел удостовериться, что она никуда не ушла.
В гостиную заглянула Нора. Она хотела было войти, но резко остановилась, когда Кэтрин сделала ей знак уйти, и исчезла, тихо прикрыв за собой дверь. Гроуз поскуливал и вздрагивал во сне, а спящий Чарлз метался в кресле, бормоча что-то о голодающих детях:
– Голод… Дождь… Все время дождь… Наступила зима… Надо что-то сделать для них, ведь большинство может умереть…
Кэтрин встала и ласково тронула Чарлза за плечо.
– Дорогой, ты уже спишь. Тебе надо в постель.
Когда он открыл глаза, они сверкали. В его взгляде не чувствовалось болезни, и от этого Кэт еще больше испугалась. Вглядываясь в эти бездонные темные глаза, она в страхе проговорила:
– Дорогой, давай я помогу тебе. Ты можешь подняться?
Он с трудом пошевелился.
– Если я смог приехать из Лондона, то, наверное, уж смогу подняться по лестнице в спальню.
