— Они не в счет, — заявил Риккардо и притянул ее к себе.
Она ласково, но твердо воспротивилась.
— Нет, я дорожу моей личной жизнью. И терпеть не могу зевак, даже тех, кто глазеет по долгу службы.
— А знаешь, тут еще появились любители поглазеть, причем в интересах третьих лиц.
— Не может быть! — возмутилась Глория. — Ты, конечно, пошутил…
Она и думать не могла, что за ними кто-то подглядывает.
— Ничего страшного, — попытался успокоить ее Риккардо. — Как говорят политики, ситуация под контролем.
— Скажи мне правду! — потребовала встревоженная Глория.
— Вчера сюда пробрался фотограф.
— Это когда мы слышали шум там, в саду?
Риккардо утвердительно кивнул.
— Мои парни остановили его. Он как раз пытался поймать нас в объектив. Но ребята убедили репортера отдать им пленки.
Одну из лошадей перепугала стая чаек, неожиданно поднявшаяся в воздух. Конь подошел поближе к воде.
— На кого работал этот фотограф? — спросила Глория.
— На Консалво.
— Что было на пленке?
— Мой вертолет. Потом мы оба в сосновой роще. Наши поцелуи. Твои слезы.
Глория почувствовала себя обнаженной в окружении гнусных типов, роющихся в самом сокровенном.
— Думаешь, он хочет нас шантажировать? — спросил он.
— Нет, наверное, просто хочет получить доказательства, убедиться, что мы любим друг друга, — помрачнев, ответила Глория.
— Он всегда это знал. Ты никогда не скрывала своих чувств. А доказательств до недавнего времени не существовало, — сказал Риккардо.
— Что ты собираешься делать?
— Не знаю.
Теперь Риккардо винил себя за собственные сомнения и заблуждения, за то, что они с Глорией оказались сегодня в сложной ситуации.
— Нам не надо скрываться, — решительно произнес он. — Это единственное разумное решение, да и мы сами того хотим. Пусть лучше правду узнают от нас, а не от любопытных, подглядывающих в замочную скважину.
Слова Риккардо верно отражали ситуацию, но в них звучала какая-то щемящая нота. Глория почувствовала, что очарование этих дней рассеивается.
— Как же нам образумить Консалво? — спросила Глория.
У Риккардо глаза светились от счастья, и, как человек счастливый, он готов был простить любого. Тем более что в поведении Консалво была доля и его собственной вины. Сначала он навязал ему женщину, а потом отобрал ее. Он дал Консалво должность в семейной корпорации, а затем выставил его за дверь. Он использовал князя Брандолини по своему усмотрению, но теперь не решался трогать Консалво.
— Я попробую как-нибудь его урезонить, — пообещал Риккардо.
Глория не стала возражать, но не разделяла оптимизма Риккардо: безумие не признает резонов, сумасшествие несоединимо с логикой, как вода и масло.
— Как ты решишь, так и будет, — сказала она.
На горизонте показался парусник. Послеполуденное солнце нагревало песок, на котором они лежали, и ветер ласкал им волосы.
— Он действительно бывает невменяем, — осторожно заметил Риккардо, намекая на Консалво. — Подумай только, он мне наплел, будто бы Рауль в Лос-Анджелесе попал в тюрьму за наркотики. И якобы ты взялась вытащить его из этой неприятности…
Улыбка осветила лицо Глории.
— Консалво сказал тебе правду, — призналась она.
Риккардо сел на песке и вопросительно взглянул на Глорию.
— Что ты имеешь в виду?
— У Рауля действительно были неприятности, и я ему помогла. Но его вины тут нет никакой…
И Глория, ничего не скрывая, рассказала Риккардо всю историю.
— Можешь не волноваться. Все получилось очень удачно. Помогло вмешательство одного важного прелата, а он в прекрасных отношениях с моим братом Итало.
Риккардо вскочил, сердито засунул руки в карманы, вперил взгляд в горизонт и вдруг обрушился на Глорию с упреками:
— Зачем? Зачем ты это сделала?
Умиротворенное выражение на его лице сменилось гневом. Он побледнел. Теперь он вовсе не был настроен прощать.
— Тебе покажется странным, но я рассчитывала хоть на крошечку признательности, — повысив голос, произнесла Глория.
— Ты вмешиваешься в дела моего сына и даже не думаешь поставить в известность меня, — разбушевался Риккардо. — Поставила на ноги весь Ватикан, а я об этом ничего не знаю. Выволокла на всеобщее обозрение наши семейные проблемы, а я об этом ничего не знаю! И ты еще рассчитываешь на мою благодарность!
По волнам промчалась моторная лодка, оставляя пенистый белый след. Глория с сожалением вспомнила о том влюбленном мужчине, что обнимал ее несколько часов назад. Напрасно старалась она увидеть в искаженных чертах Риккардо прежнюю нежность. Она потеряла его в тот самый час, когда думала, что обрела любимого навсегда.
— По-моему, ты слишком торопишься с выводами, — сказала Глория.
Она еще пыталась склеить то, что он так неосторожно разбил.
— В нашей семье существуют определенные правила, — наставительным тоном произнес Риккардо. — А ты их не соблюдаешь.
Теперь они стояли друг против друга, как противники.
— Великий Риккардо Летициа высказался! — издевательски изрекла Глория. — Просвещенный монарх превратился в диктатора, каким был всегда. Железная рука, и даже без бархатной перчатки.
Риккардо настаивал:
— Когда речь идет о благополучии семьи, только одно лицо может принимать решения — я!
— Но какая разница? — недоумевала Глория, все еще надеясь, что Риккардо ее поймет. — Все получилось наилучшим образом.
— А это не имеет значения, — заявил Риккардо.
Прекрасное лицо Глории вспыхнуло гневом.
— Не имеет значения? — выкрикнула она. — Да я же вытащила из тюрьмы твоего сына!
— Согласен, ты действовала умело. Особенно ловко ты заняла мое место.
Обвиняя ее, Риккардо наконец-то раскрыл истинную причину своего гнева.
— Вот теперь я слышу слова хозяина, — заметила Глория и прикусила губу, чтобы не расплакаться.
Риккардо понял, что вышел за рамки дозволенного, и изменил тон:
— Ты признала свою ошибку — мне этого достаточно.
Но Глория не сдавалась.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Ты для меня единственный мужчина на земле. Но льстить тебе я не буду. Я такой же член семьи, как и ты. Если кто-то обращается ко мне за помощью и я в состоянии ему помочь, не понимаю, почему я должна сначала спрашивать разрешения у тебя. Ты мне дорог, Риккардо Летициа, но не строй из себя Господа Бога. Я — твоя женщина, но рабыней твоей не стану никогда.
Ее глаза сверкнули неукротимой гордостью. Глория резко повернулась и пошла к лошадям. Поставив ногу в стремя, она легко взлетела в седло.
