Тетя Клава представила себя, как пойдет по гостинице в своем немодном бостоновом пальто, а дежурная по этажу спросит: «Вы к кому?»
– Лучше приезжайте ко мне, – пригласила тетя Клава.
Первый раз она увидела Эдика перед войной, на физкультурном параде. Эдик бегал с рупором и командовал физкультурниками, а они его слушались. Он был одет в белую рубашку, белые брюки и белую кепку – весь белый, вездесущий, овеянный обаянием власти.
Тетя Клава увидела его, обомлела и уже не могла разомлеть обратно. Она целый год бегала за Эдиком, а он от нее с той же скоростью, и расстояние между ними не сокращалось ни на сантиметр. И даже когда он обнимал ее и каждая клеточка пела от близости, тетя Клава все равно слышала эту дистанцию.
А в один прекрасный день Эдик сильно вырвался вперед и исчез. Тетя Клава осталась без него с таким чувством, будто у нее холодная пуля в животе: ни дыхнуть, ни согнуться, ни разогнуться. Потом пуля как-то рассосалась, можно было жить дальше.
Тетя Клава вздохнула и поставила на огонь картошку. Хотела было переодеться, но посмотрела на себя в зеркало и передумала, только сильно напудрилась пудрой «Лебедь», так что нос стал меловым, а стекла очков пыльными.
В дверь позвонили.
Тетя Клава отворила. На пороге стоял человек с портфелем в перекошенном пальто, – должно быть, пуговицы были пришиты неправильно. На голове была зеленая велюровая шляпа, поля ее шли волнами, как на молодых портретах Максима Горького.
Тетя Клава не узнала Эдика, но поняла, что это он, потому что больше некому. Они довольно долго, молча смотрели друг на друга, потом Эдик прогудел разочарованно:
– У-у-у, какая ты стала!
Тетя Клава смутилась и немножко расстроилась. Ей в глубине души казалось, что она меняется мало. Меньше, чем другие.
Эдик прошел, снял пальто и шляпу. Он оказался лысым, в модной водолазке из синтетики.
– А еще говорила, что ты в Москве живешь, – упрекнул Эдик.
– Очень хороший район, – заступилась тетя Клава. – Здесь даже иностранцы живут, из Африки.
– В Африке и не к тому привыкли. Там у них вообще пустыня Сахара.
Прошли в комнату.
На подоконнике на своих высоких нежно-желтых ногах стоял петух и смотрел в окно. На вошедших он не оглянулся – видимо, его что-то сильно заинтересовало.
– А у вас что, готовых кур не продают? – удивился Эдик.
– Продают, – сказала тетя Клава.
Перешли в кухню. Там было теснее, уютнее.
Эдик расстегнул портфель, достал оттуда водку и миноги. Миног было ровно две штуки, одна для Эдика, другая для тети Клавы.
Тетя Клава поставила на стол все, что случилось у нее в доме: соленья с базара, холодную баранину с чесноком, рыбные котлеты, которые при некотором воображении можно было принять за куриные. Картошку она слила, потом подсушила на огне, бросила туда большой кусок масла, толченый чеснок и потрясла сверху промолотыми сухарями.
Выпили по рюмке.
– У-у-у! Какая ты стала! – снова сказал Эдик, отфыркиваясь. Может, он решил, что тетя Клава не расслышала первый раз.
Ей захотелось сказать: «На себя посмотри!», – но смолчала, положила ему на тарелку кусок мяса в красновато-золотистом желе.
– А ты хорошо живешь! – похвалил Эдик.
– А вы как?
– Публицистом стал. Я по издательским делам в Москву приехал.
Эдик поставил портфель на колени, вытащил оттуда брошюру с черной бумажной обложкой. На обложке белыми буквами было написано: «Участок добрых воспоминаний».
– А это что за участок? – спросила тетя Клава.
– Кладбище, – сказал Эдик и стал есть.
Тетя Клава из вежливости подержала брошюру в руках.
– Все на ярмарку, – проговорил Эдик. – А я с ярмарки.
– С какой ярмарки? – не поняла тетя Клава. Ей почему-то представился Черемушкинский базар.
– Жизнь прошла, – сказал Эдик. – И ничего хорошего не было…
– Все-таки что-то было.
– А помнишь, как ты меня любила? – неожиданно спросил Эдик.
– Нет, – отреклась тетя Клава. – Не помню.
– А я помню. Меня больше никто так не любил.
– А жена у вас есть? – спросила тетя Клава.
Эдик рассказал, что похоронил жену, и заплакал. Тетя Клава посмотрела на его рот, сложенный горькой подковкой, как у ребенка, и заплакала сама. И в кухню на цыпочках пробралась тихая уютная печаль.
– Хочешь, поженимся? – вдруг предложил Эдик.
– А зачем? – наивно удивилась тетя Клава.
– Стариться будем вместе.
– Но я уже не люблю тебя, – извинилась тетя Клава.
– Так я же не любить зову, а стариться, – объяснил Эдик. – Тоже мне невеста…
В кухню вошел петух. Видимо, ему надоело стоять на подоконнике.
Петух затрепетал крыльями и взлетел, рассчитывая сесть на спинку стула, на свой привычный насест. Но стул оказался занят гостем. Петух взлетел чуть повыше и сел на плечо Эдика. Эдик дернул плечом, петух свалился на тарелки. Эдик брезгливо взял его за крыло двумя пальцами и швырнул в угол кухни.
А дальше все развивалось очень быстро и одновременно очень медленно.
Петух полежал в углу кухни какое-то очень короткое время, секунды три или четыре, потом подхватился и, вытянув шею, очень быстро перебирая ногами, устремился к Эдику и клюнул его в ногу, под колено.
Эдик брыкнул ногой, петух отлетел на прежнее место, и у него снова появилась необходимая дистанция для разбега.
– У меня тромбофлебит! Он проклюнет мне вену! – воскликнул Эдик и, продолжая сидеть, затанцевал ногами, чтобы уменьшить вероятность попадания.
Тетя Клава метнулась в прихожую, сорвала с вешалки свое пальто, чтобы накинуть на петуха или на Эдика, в зависимости от расстановки сил.
Когда тетя Клава вернулась на кухню, то застала следующее зрелище: петух взлетел до уровня лица, а Эдик болтал перед собой руками, будто учился плавать по-собачьи. Они дрались, как два врага, и белые перья, элегантно планируя, летали по кухне.
Тетя Клава ринулась в эпицентр борьбы и выскочила обратно, прижимая к себе петуха. Он гортанно клокотал в недрах пальто и порывался обратно в бой.
Эдик без сил осел на стул.
– Невоспитанная тварь, – простонал он.
– Вы сами первый начали, – заступилась тетя Клава.
Эдик обиделся, встал и вышел в прихожую.
Он натянул пальто, затолкал пуговицы в большие расхлябанные петли, накрыл голову шляпой и ушел.
– Жених! – с пренебрежением сказала тетя Клава в закрытую дверь. – Писатель!
Она выпустила петуха на пол, потом подошла к окну и раскрыла форточку, чтобы проветрить дом.
За окном было черно. Ветер давил на стекла. Был такой ветродуй, как в шторм в открытом море. Говорили, что в Юго-Западном районе встречаются два ветра – южный и западный, и роза ветров проходит как раз над их кварталом.
Тетя Клава представила себе, как Эдик идет, придерживая шляпу, рассекая лбом ветер. Вспомнила его серьезные намерения по отношению к ней, и ей стало его немножко жалко.
