уколоть и обидеть. Может это и справедливо, учитывая то, как пренебрежительно я повела себя с вами при первом знакомстве. Но я, в отличие от вас, способна признать свои ошибки. И уж точно не дурнее других. Мой врачебный цинизм никуда не делся, но и отрицать возможность операции — не могу. У вас же есть дочь. Неужели вам не хочется увидеть, как она растет? Ведь должен быть какой-то стимул. Вас совсем не трогает то, что ваш папа почти поселился здесь? Его знает уже каждый медработник. А вы все равно делаете все, чтобы себе навредить.
— Я делаю все, чтобы мои последние дни прошли на моих ногах и с тем, к чему я привык и что люблю. А моим родителям будет куда проще избавиться от всего этого дерьма. Иди куда шла, хорошо?
— Пойдемте вместе на отделение. Вы же уже покурили.
— А теперь я дышу свежим воздухом, компенсирую, так сказать, — горько усмехается, отталкиваясь от стены. Тянется одной рукой к двери и открывает ее мне, указывая глазами. — Иди.
Глава 45
Паршиво. Именно таким словом я бы охарактеризовала то, как я себя чувствую. И вроде бы не произошло ничего такого, чего не было раньше, но почему-то очень гадко на душе. Воодушевилась я только тогда, когда поднявшись на отделение, по какому-то счастливому случаю, узнала, что консилиум еще идет. Мало того, в ординаторской, а не в конференц-зале.
В ординаторскую зашла с каменным лицом, мол так и должно быть, я тут важная персона, которая слегка опоздала. То ли мое уверенное поведение, то ли наглый вид, но меня даже никто не спросил и не пристыдил. Вероятнее всего, по причине явных споров.
— А я согласна с Сергеем Александровичем. Вся проводимая антибиотикотерапия просто не имеет смысла. Если вы сейчас возьмете его на операцию, уважаемые кардиохирурги, — саркастически замечает начмед, чем добавляет себе в моих глазах десять баллов. — У него хотя бы появится шанс. А вот это вот все — как мертвому припарка.
— И вы туда же, Елена Николаевна. Ладно, Сергей Александрович у нас мыслит столь примитивно в силу молодого возраста. Ну вы-то куда? Ну возьмем мы его, а дальше что? Он помрет раньше, чем мы введем его в наркоз. Мы даже тупо операцию не начнем. У нас и так лимит посмертников превышен, а год еще не закончился. Нам и без того всю рухлядь везут, давайте добровольно добавим еще одного в список. Вы уж определитесь, то у нас показатели хуже всех, за которые вы нас как раз по голове не гладите, и тут же мы же должны кому-то там подарить псевдошанс. Давайте не будем вдаваться в эмоции. Да, жалко, да, молодой. Но давайте включим головы. Никакая больница его добровольно на операцию не возьмет. Никому не хочется портить себе показатели. Продолжайте консервативное лечение. Собственно, все. Вас здесь только двое — за оперативное лечение. И вы, Елена Николаевна, вместе с Сергеем Александровичем не кардиохирурги. Думаю, на этом можем закончить. Мы сейчас все оформим документально, вместе со всеми рекомендациями, хотя нового мы там ничего не напишем. Ну если кто-то хочет высказаться еще, пожалуйста, высказывайтесь.
Урод губошлепский! Мерзкий, противный, жирный рыжий хрен! Возможно, сейчас я осознаю, что я и есть та самая истеричка, от которой я мысленно шарахаюсь, но молчать становится все труднее и труднее. Мало того, что этот козел против всего, так еще и Алмазова обозвал фактически примитивным тупицей. Скотина. Кажется, я издала вслух какой-то звук и только лишь взгляд Сережи в мою сторону заставил меня закрыть рот. Никогда он так на меня не смотрел. И эти качки головой, мол вякнешь — прибью потом, действуют весьма отрезвляюще.
— Ну нет, вот и отлично. Мы сейчас все напишем, а так продолжайте антибиотикотерапию.
Продолжать уже мало что значащее консервативное лечение больше не пришлось. Измайлов ушел, а фактически сбежал из больницы вечером этого же дня. Ожидала ли я такого? Вряд ли. Как и то, что через два дня отец привезет его снова, только уже без сознания и не к нам в отделение, а в реанимацию. А еще через два дня он отправится туда, куда напророчил в наш последний с ним разговор, так и не приходя в сознание.
А ведь еще пять дней назад я считала, что было паршиво. Эх, как я ошибалась. Паршиво на душе именно сейчас. Тогда всего лишь легкая разминка. Ненавижу пятницу. Вот просто ненавижу. И ненависть к этому паршивому дню недели еще больше подкрепилась. Сейчас Сережа доставит меня до дома, а потом поедет к родственникам. Как же все это меня бесит, черт возьми.
— А приготовь сегодня штрудель, — неожиданно произносит Сережа, сворачивая совсем не в сторону моего дома. Кажется, я слюной подавилась, от осознания того, что он не везет меня домой, стало быть, и не поедет ни к какой сестрице. Вот только штрудель, блин.
— А может что-нибудь другое?
— Не. Хочу его, — чуть улыбаясь, произносит Сережа, останавливаясь на светофоре.
— Я не умею его готовить. Тогда у меня дома его готовила мама вместе с Аней, а я сказала, что это я потому что… просто потому что.
— Просто потому что хотела мне сделать приятное. У тебя язык отсохнет сказать это вслух, Полин? — меняя интонацию в голосе, бросает Алмазов.
— Не отсохнет.
— Какая же ты все-таки гадкая девчонка.
— Ну если я такая гадкая, что ты со мной делаешь и какого черта везешь к себе домой, тогда как тебя уже вовсю дожидается твоя сестрица? А?
— А ты как думаешь?
— А я ничего не думаю.
— И не думай, — кивает головой и устремляет взгляд на дорогу.
Вот меньше всего мне бы хотелось сейчас с ним ссориться. Умела бы я готовить этот долбаный штрудель все бы было по-другому. Ладно, в конце концов, это такая ерунда по сравнению с куда более страшными вещами. Я ведь знаю, что каким бы беззаботным Сережа ни притворялся, ему плохо. Ведь понимаю это. Зачем задаю тупые вопросы и приплетаю сюда его сестру?
— Я приготовлю что-нибудь, пока ты будешь в душе. Что-нибудь
