Писцы двух адвокатов обсуждали дела, подлежащие слушанью в суде, и, естественно, «дело об убийстве», как оно теперь именовалось, занимало видное место в их беседе. Они не сомневались в исходе.
– Присяжные, правда, с большой неохотой выносят обвинительное заключение на основании косвенных улик, – заметил один, – но здесь едва ли могут быть какие-либо сомнения.
– Если б дело не было настолько ясным, – заметил другой, – я считал бы неразумным так торопиться с разбирательством. Ведь можно было бы собрать гораздо больше улик.
– Мне говорили, – сказал первый, – то есть говорили люди из конторы Гарденера, что, если бы суд отложили, старик отец сошел бы с ума. В субботу он раз семь заходил к мистеру Гарденеру и даже вызывал его к себе вечером, чтобы написать какое-то письмо или еще что-то сделать, – хочет быть уверенным, что преступник понесет заслуженную кару.
– Бедный старик, – заметил его собеседник. – Чего же тут удивляться? Единственный сын – и такая смерть! Да еще при столь неприятных обстоятельствах! У меня не было времени прочитать в субботу «Гардиан» [111] но, насколько я понимаю, ссора произошла из-за какой-то фабричной работницы?
– Да, что-то в этом роде. Ее, конечно, вызовут свидетельницей, и уж Уильямс допросит ее с блеском. Непременно выскочу из нашего зала, чтобы послушать Уильямса, если сумею урвать минутку.
– А также, если сумеете найти место, потому что в зале, можете не сомневаться, будет полным-полно.
– Ну, еще бы: дам набьется видимо-невидимо! Разве эти чувствительные души могут пропустить дело об убийстве, не увидеть убийцы, не присутствовать при том, как судья наденет черную шапочку, [112] чтобы объявить приговор.
– А потом вернутся домой и будут возмущаться испанками, которые получают удовольствие от боя быков, – «как это неженственно»!
После чего собеседники перешли к обсуждению других тем.
Это было еще одной каплей, упавшей в чашу страданий Мэри, а девушка близка была к тому состоянию, когда, как говорит Крэбб:
До края наполнена чаша страданий,
Каплю добавь – перельется она.
Вот и туннель! Вот и Ливерпуль! Надо стряхнуть с себя оцепенение – следствие тревог, усталости, нескольких бессонных ночей.
Мэри спросила у полицейского, как найти Молочное подворье, и, следуя его указаниям, с savoir faire [113] городской жительницы отыскала переулок, ответвлявшийся от шумной, многолюдной улицы, неподалеку от порта.
Войдя в тихий дворик, она остановилась перевести дух и собраться с силами, ибо ноги у нее дрожали и сердце отчаянно билось.
И тут ей пришли на ум все те страшные возможности, о которых она доселе запрещала себе думать: Джем мог – это, конечно, только предположение! – быть соучастником убийства; какое-нибудь случайное стечение обстоятельств – это предположение казалось уже более вероятным – могло вынудить Джема отказаться от своего первоначального намерения пойти с Уиллом, и он мог провести вечер в обществе тех, кого теперь уже не вызовешь в качестве свидетелей.
Но рано или поздно она все равно узнает правду, и, собравшись с духом, Мэри постучала в дверь одного из домов.
– Здесь живет миссис Джонс? – спросила она.
– Через дверь отсюда, – последовал краткий ответ.
Но для Мэри это означало еще минуту счастливого неведения.
Миссис Джонс была занята стиркой, и, будь злость присуща ее натуре, она ответила бы с раздражением на неуверенный стук, но она была добрая, робкая женщина и потому лишь вздохнула, когда ее вновь оторвали от дела, а отрывали ее в это злополучное утро часто.
Однако то, что у человека более вспыльчивого вылилось бы во вспышку гнева, у нее превратилось в досаду.
Взволнованное раскрасневшееся личико Мэри лишь усилило эту досаду, и миссис Джонс, выпрямившись во весь рост и стряхивая мыльную пену с рук, молча разглядывала посетительницу, ожидая, что та скажет.
Но слова не шли у Мэри с языка.
– Что вам нужно? – наконец холодно спросила миссис Джонс.
– Я хочу… Скажите, Уилл Уилсон здесь?
– Нет, нету его, – ответила миссис Джонс и хотела было захлопнуть дверь.
– Разве он еще не вернулся с острова Мэн? – спросила Мэри.
– А он и не ездил туда: слишком долго пробыл в Манчестере, как вам, наверное, известно не хуже, чем мне.
И дверь снова начала закрываться.
Но Мэри склонилась в мольбе (так клонится молодое деревце под резким порывом осеннего ветра) и, задыхаясь, проговорила:
– Скажите мне… скажите мне… где он?
Миссис Джонс заподозрила было какую-то любовную историю, не делающую честь ее гостье, но отчаяние бледной, совсем еще юной девушки, стоявшей перед ней, было столь велико и вызывало такую жалость, что будь она даже великой грешницей, миссис Джонс не могла бы больше говорить с нею так холодно и резко.
– Он уехал сегодня утром, бедняжечка. Зайдите, я вам все расскажу.
– Уехал! – воскликнула Мэри. – Как уехал? Я должна повидать его… речь идет о жизни или смерти: он может спасти от виселицы невинного человека. Он не мог уехать… Куда он уехал?
– Отплыл, милочка! Отплыл на «Джоне Кроппере» нынешним утром.
– Отплыл!
В ЛИВЕРПУЛЬСКОМ ПОРТУ
Вот наш причал!
Пришел корабль, повсюду крики, шум,-
Спешат освободить бездонный трюм.
Какое изобилие вокруг,-
Теснят друг друга бочка, ящик, тюк!
Не разобрать, где грузчик, где матрос,
Работы вдоволь каждому нашлось.
Крэбб.
С трудом передвигая ноги, Мэри вошла в дом. Миссис Джонс бережно усадила ее в кресло и растерянно остановилась подле нее.
– Отец… отец! – бормотала девушка. – Что вы сделали!… Что же мне теперь делать? Неужели невинный умрет?! Или, может быть, он… тот, за кого я так боюсь… боюсь… Да что же это я говорю? – воскликнула она, испуганно озираясь, но выражение лица миссис Джонс явно успокоило ее. – Я так беспомощна, так слаба… Ведь в конце-то концов я всего лишь бедная девушка. Откуда же мне знать, что правильно, а что – нет? Отец, вы были всегда так добры со мной… и вдруг вы… Ничего, ничего, могила все уладит.
– Господи, спаси и помилуй! – воскликнула миссис Джонс. – Да никак она сошла с ума!
– Нет, нет, – ответила Мэри, услышав слова миссис Джонс и огромным усилием воли обретая власть над своим рассудком, который, она чувствовала, переставал ей повиноваться, тогда как кровь окрасила ярким румянцем дотоле бледные ее щеки, – я не сошла с ума. Надо столько всего сделать… столько сделать… и никто, кроме меня, не может это сделать, понимаете? Хотя, по правде сказать, я сама не знаю, что надо делать. – И она растерянно посмотрела на миссис Джонс. – Что бы ни случилось, я не должна терять рассудок… во всяком случае, сейчас. Нет! – решительно воскликнула она. – Что-то еще можно сделать, и я это сделаю. Так вы говорите, он отплыл? Отплыл на «Джоне Кроппере»?
