Чувствуя, что ее снова начинают переполнять эмоции, Лиза подошла следом за Салли к креслу, в котором, держа в руках чашку чая, сидела Беата. Когда Салли заговорила с ней, та рассеянно улыбнулась.
— Привет, Беата, — сказала Лиза. — Не возражаете, если я к вам присоединюсь?
— Нет-нет, что вы, — заверила ее Беата. — Вы очень хорошенькая. Когда-то я тоже была такая и сейчас делаю все возможное, чтобы держать себя в форме. Я всегда говорю, что женщину не должны видеть без макияжа.
Поскольку ввалившийся рот Беаты напоминал зияющую ярко-красную рану между бесцветными щеками, не приходилось сомневаться в ее любви к помаде, а также к теням для глаз, глядя на полосы цвета электрик на ее истонченных веках.
— Стареть не очень-то весело, — продолжала болтушка, обращаясь к Лизе, — но мне повезло. Здесь за мной так хорошо ухаживают. Никаких забот. Она ангел, наша Салли, правда, дорогая?
Салли состроила гримасу.
— Парочка крыльев мне бы точно не помешала, — отшутилась она.
— Я тут уже почти десять лет, — тарахтела Беата, — но скоро буду уходить. — Она бросила взгляд на часы. — Мама уже едет меня забирать.
На лице Лизы не отразилось ничего, кроме ласковой заботы, когда старушка опять посмотрела на свои наручные часы. Вероятность, что мать Беаты еще жива, наверняка была меньше нуля.
Когда Лиза начала подниматься, Беата вдруг ахнула:
— О боже, я очень плохо себя чувствую, Салли. Вполне возможно, что я умираю.
— Бедняжка, — проговорила Салли, похлопывая ее по руке. — Очень жаль, но не могла бы ты подождать, пока мы допьем чай, дорогая?
— Ах, конечно, конечно, я подожду, — заверила ее Беата.
Не зная, смеяться ей или плакать, Лиза сказала:
— Не хотите ли еще торта?
— Нет, что вы! Мне нужно следить за фигурой. — Потом, лукаво блеснув глазами, добавила: — Эх, была не была! В конце концов, у меня сегодня день рождения.
— В самом деле? — спросила Лиза, подозревая, что это не так. — Тогда поздравляю вас с днем рождения.
Беата просияла.
— Как мило, как мило, — проворковала она. — Мама с минуты на минуту приедет и заберет меня.
Оставив Беату жадно доедать третий кусок торта в ожидании мамы, Лиза подошла к Дэвиду, который уговаривал Боба поднять голову и посмотреть на внука.
— Смотри, папа, это Оливер, — говорила Лиззи. — Он проснулся. Слышишь, как он сопит? Папа?
Боб продолжал сидеть понурив голову, почти касаясь подбородком груди.
— Помочь тебе, дружище? — предложил Дэвид и, осторожно обхватив голову Боба руками, приподнял ее так, чтобы он мог видеть ребенка. Хотя глаза Боба были открыты, веки нависали очень низко, а взгляд был направлен куда-то в сторону.
Подвинувшись так, чтобы попасть в его поле зрения, Лиззи сказала:
— Вот он, папа. Видишь его? Он чудесный, правда? Дафни прыгает от радости, что у нее теперь есть младший братик. Я же говорила, что на этот раз будет мальчик, помнишь? Мы назвали его Оливером Робертом, в твою честь, только ты Роберт Оливер. Тебе это нравится, папа?
Боб никак не реагировал, но потом по его щеке потекла одна-единственная капелька и Лизе пришлось отвернуться, чтобы скрыть собственные слезы, внезапно прихлынувшие к глазам. Что он знал? Много ли понял?
Так они провели больше часа: разговаривали с каждым из стариков или просто сидели рядом с теми, кто не мог отвечать, пока некоторые из них не начали дремать. Душевно распрощавшись, Лиза и Дэвид потихоньку вышли из дома и забрались в машину.
Какое-то время они просто сидели и смотрели на сад, слишком потрясенные, чтобы говорить.
Первым нарушил молчание Дэвид.
— Я и раньше уходил отсюда под впечатлением, — сказал он. — А сегодня... Одним словом, сегодняшний визит был, мягко говоря, весьма отрезвляющим.
Лиза кивнула. У нее до сих пор стоял ком в горле, а на сердце стало так тяжело от жалости и страха, что ей было трудно дышать.
— Ты хочешь, чтобы тебя отправили сюда? Об этом ты пытаешься сказать?
— Нет, — отозвался Дэвид. Он потер пальцами глаза, чтобы ослабить напряжение. — Я хочу провести время, которое мне осталось жить в ясном уме, делая все возможное для людей в этом доме и им подобным. Если мне удастся хоть что-то изменить для них к лучшему, значит, то, что происходит со мной... Что происх... Будет не напрасно. — Он повернулся и посмотрел на Лизу. — Как думаешь... Ты могла бы...
Он окончательно сбился и закрыл глаза.
— Конечно же, я тебе помогу, — сказала Лиза, уверенная, что именно об этом он собирался попросить. — Я думала об этом, пока мы были внутри, и мне пришло в голову... Возможно, для начала стоит попытаться привлечь молодых людей. Все мы когда-нибудь будем старыми, но никто не хочет об этом думать. Такое впечатление, что пожилые и немощные становятся ненужными или же их стесняются. А ведь они такие славные и милые, и им очень нужно, чтобы их любили. Если бы заполучить в помощники кого-нибудь из молодых знаменитостей...
— Точно, — сказал Дэвид. — Вот чем нужно заняться — попытаться объединить поколения.
— Когда приедем домой, составим список спортивных героев, звезд мыльных опер и прочих, — сказала Лиза. — Сделаем так, чтобы помогать пожилым стало модно, а потом будем собирать пожертвования, которым найдут хорошее применение.
Дэвид улыбнулся, глядя ей в глаза, и взял ее за руку.
— Тебе, наверное, страшно было смотреть, каким я стану, — тихо проговорил он.
Не в силах этого отрицать, Лиза сказала:
— Да, но если ты думаешь, что это разубедило меня оставаться с тобой до конца, ты ошибаешься.
Он продолжал улыбаться.
— Откровенно говоря, я не был уверен, пошатнется твоя решимость или нет, — признался он, — но, надеюсь, теперь ты понимаешь, как важно, чтобы у всех нас был выбор. При всем уважении к... М-м-м, я не хочу закончить... Или повесить на тебя и Розалинд...
— Дэвид, не надо, — сказала Лиза, убирая руку. — Я знаю, что ты хочешь сказать, и я не могу...
— Милая, пожалуйста, послушай.
Лиза умолкла и стала смотреть в никуда, ожидая, пока он продолжит. Но Дэвид ничего не говорил, и, когда она повернулась к нему, эмоции окончательно захлестнули ее, потому что в его глазах блестели слезы. Что бы он ни собирался сказать, слова, по-видимому, ускользнули, оставив после себя только желание высказаться и сознание того, что ему это не удалось.
Дэвид стоял на границе сада и, позволяя ветру играть с волосами, наблюдал, как внизу, на лугу, Лоуренс бросает Люси мячик. Прошло несколько недель с того дня, как подтвердились его худшие опасения, дня, когда он почувствовал, будто часть его «я» ушла туда, где была сейчас Катрина, и больше не вернулась. Боль, смятение и ярость отступали только в часы сна или когда он ждал, что Катрина позвонит или войдет в двери. Ждать Катрину было легче, чем знать, что она никогда не вернется.
