– Она сказала, что подхватила какой-то вирус.
– Какие у нее были симптомы?
– Она практически ничего не сказала, только что устала и не может делать упражнения, потому что болят мышцы.
– Болят мышцы?
– Да.
– Что-нибудь еще, Эллисон, хоть что-нибудь?
– Уинтер сказала, что у нее заканчиваются месячные, – вспомнила Эллисон.
В этот момент из-за занавески появился второй врач.
– У нее колеблется соотношение газов крови, и я снова дал ей кислород, потому что она посинела.
– Да. Хорошо. Это ее подруга.
Врач повернулся к Эллисон:
– Она сегодня загорала?
– Уверена, что нет. Уинтер никогда не загорала.
– Эллисон говорит, что у Уинтер как раз заканчиваются месячные.
Мужчины посмотрели друг на друга и обменялись понимающими кивками. Эллисон предположила, что ее ответы оказались последними кусочками в головоломке, которую они в основном уже сложили.
– Ты думаешь, это СТШ? – сказал дежурный врач своему коллеге.
– Все сходится.
– СТШ? – спросила Эллисон.
– Синдром токсического шока, – ответил дежурный врач. – Сейчас мы заберем Уинтер наверх, Эллисон. Она будет в блоке интенсивной терапии.
Врачи исчезли за занавеской, их место было рядом с Уинтер. Эллисон осталась в коридоре, и вскоре к ней подошла администратор отделения первой помощи, которой понадобилась помощь в оформлении бумаг. Администратор провела Эллисон в кабинет рядом с входом в отделение.
– Кого вписать ближайшим родственником?
В августе, в ночь, когда родилась Бобби, Эллисон, не колеблясь, назвала Лоренса Карлайла.
А сейчас?
Сейчас Эллисон держала на руках ближайшую родственницу Уинтер. Эллисон поцеловала шелковистые черные волосики Бобби.
Когда все бланки были заполнены, Эллисон спросила, как пройти в блок интенсивной терапии.
– Младенец не может находиться наверху.
– Ох, ну да, конечно.
Эллисон позвонила своим родителям. Через пятнадцать минут Шон и Патриция приехали, чтобы забрать тихий драгоценный сверток.
– Как Уинтер?
– Я была не в состоянии подняться наверх. Я по-настоящему боюсь…
– Она поправится, Эллисон, – твердо перебила ее Патриция Фитцджеральд. – Мы устроим Бобби, и один из нас вернется.
– Хорошо. Мама, мне кажется, Бобби пока еще только сосет грудь.
– Эллисон, мы с твоим отцом уж как-нибудь справимся. – Патриция улыбнулась, вспомнив, с какой любовью они с Шоном нянчили свою маленькую девочку. – Подумай, кому надо позвонить. Разумеется, Питеру. И может, Лоренсу?
Когда родители ушли, Эллисон пошла в блок интенсивной терапии. Дежурный врач сказал ей, что за состоянием Уинтер следят, и тоже спросил как-то зловеще, надо ли кому-нибудь сообщить.
Эллисон сидела в комнате для посетителей и размышляла над этим вопросом. Кому надо сообщить?
Питеру? Питеру, который проявлял заботу об Уинтер. Питеру, который тактично помог Уинтер раскрыть ее замечательный талант и держал в тайне ее беременность и который, возможно, даже спас ей жизнь. Нет, того Питера больше нет. И никогда не было.
Лоренсу? Уинтер сказала Эллисон, что Лоренс, Маргарет и мальчики, как с обожанием называла их Уинтер, находились где-то в отдаленном районе Индии, снимая очередной первоклассный фильм. Этой ночью у Эллисон не было сил начинать длительные поиски Лоренса. Может быть, завтра. Возможно – да! – вообще не нужно будет разыскивать Лоренса, потому что Уинтер поправится.
Марку? Марку надо знать. Эллисон даже не ставила это под сомнение. Сегодня вечером ее собственный мир любви был жестоко разбит. Всеми фибрами души, всем сердцем Эллисон верила в их с Питером волшебную любовь и теперь узнала, как она ошибалась, все это было лишь ужасной иллюзией. А Марк и Уинтер считали, что их волшебная любовь всего лишь иллюзия, так, может, и они тоже ошибались?
В ночь, когда все остальное было таким ошибочным и таким зловещим, звонок Марку из-за Уинтер казался очень правильным и очень добрым.
Эллисон набрала справочную службу Бостона. Когда домашний телефон Марка не ответил, Эллисон вызвала коммутатор Массачусетской центральной больницы. Да, доктор Стивенс на дежурстве, в покое первой помощи. Она соединит с ним.
Марк взглянул на часы сестринского поста покоя первой помощи. Было шесть утра. Его суточное дежурство закончится через час. В отделении наконец-то все стихло, и Марку надо было завершить только одно дело.
Марк тихо вздохнул. Он очень устал.
– Длинная ночь, Марк. – Джилл, одна из трех ночных сестер, улыбнулась и ласково коснулась его плеча.
Марк улыбнулся в ответ, но на прикосновение не ответил.
– Доктор Стивенс, звонок по первой линии, – объявил голос по интеркому, соединявшему сестринский пост с диспетчером.
– Возможно, длинная ночь еще не закончилась, – сказал Марк, нажимая мигавшую на аппарате кнопку. – Доктор Стивенс слушает.
– Марк, это Эллисон Фитцджеральд.
– Эллисон, что случилось?
– Уинтер только что доставили в университетскую больницу. Врачи считают, что у нее синдром токсического шока.
Тысячи вопросов рвались наружу, автоматические вопросы врача, изощренные ключи к жестокой болезни Уинтер. Какое у нее кровяное давление? Какой остаточный азот мочевины крови? Содержание кислорода артериальной крови? Это были специальные вопросы, на которые Эллисон ответить не могла. Но на один вопрос она могла ответить, и Марк узнает все, что ему нужно знать.
– Это Уинтер попросила тебя позвонить мне? – «Пожалуйста. Пожалуйста, пусть бы у нее хватило сил попросить!»
– Нет, Марк, ей слишком плохо.
– Я буду, Эллисон. Я уже бегу. Пожалуйста, передай ей. И пожалуйста, Эллисон, скажи ей, что я ее люблю.
Через семь часов Марк сам сказал это Уинтер. Он прошептал эти слова в ее пышущий жаром висок в сопровождении целого хора сигналов аппаратуры.
– Я люблю тебя, Уинтер. Тогда, в марте, я хотел попросить тебя стать моей женой, но это казалось таким эгоистичным, а ты была… Но значит, ты играла? Ты играла передо мной единственный раз, когда надо было не играть? Да, я тоже играл, притворяясь, что это самый лучший выход. Но это был не лучший выход. По крайней мере не лучший для меня.
Марк смотрел на неподвижное тело Уинтер, на ее закрытые глаза, на длинные черные ресницы, которые даже не дрогнули. Слышит ли она его? Пожалуйста…
– Хочешь услышать о моих планах? – с надеждой спросил Марк. Безжизненное тело Уинтер не откликнулось, но он продолжил, словно она слышала каждое слово. – Значит, так. В прошедшие месяцы я выжил, потому что пообещал себе чудесный подарок на Новый год – подарок себе на твой день рождения. Я собирался позвонить тебе, найти тебя, где бы ты ни была, и спросить, не проведешь ли ты со мной мой отпуск, две недели в феврале. Если бы ты согласилась, я, может быть, даже спросил бы тебя прямо тогда же, потому что не смог бы ждать, не проведешь ли ты со мной не только мой отпуск, но и всю жизнь. Уинтер, милая, я могу закончить свою стажировку здесь, в Лос-Анджелесе, а ты будешь сниматься в кино. Думаю, мои родители никогда так не любили друг друга, как мы с тобой. Думаю, никто так не любил, правда? Я знаю, что у нас получится, если ты тоже этого хочешь. Поэтому тебе не надо болеть, чтобы я обратил на тебя внимание, оно и так все твое. Ах, Уинтер, милая моя Уинтер!..
