— Иисус распятый, конечно я не советую тебе завязать романтические отношения с обманутым мужем. У вас и так черт-те что творится. Но может быть, вы сможете помочь друг другу. — Генри смотрит на часы, и его брови взлетают вверх. — Ух ты! Надо идти. У тебя хорошо, Лаура, но жена не любит, когда я прихожу домой поздно. Да и, правду сказать, я сам этого не люблю. А тебе нужно уложить сына в постель.
Генрик отдает мне ключ и говорит, что свяжется со мной по поводу счета. Проявив свойственную ему доброту, он не называет точную цифру. Я провожаю его до дверей и благодарю за то, что он нашел время для разговора со мной.
— Говорить с тобой — одно удовольствие. Ты хорошая женщина. Придет время, и ты осчастливишь хорошего мужчину.
Он сбегает вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, — спешит домой к жене. Я смотрю, как его рубашка в зеленую и фиолетовую клетку исчезает в глубине лестничных пролетов. Да, я тоже так хочу. Мне нужно то, что есть у Генрика и его жены. Я не хочу просто стареть с кем-то на пару — я хочу быть любимой всю жизнь. Мой будущий муж тоже будет спешить ко мне, перепрыгивая через две ступеньки, даже когда ему будет шестьдесят лет.
Неужели я до сих пор верю, что это может случиться? Черт меня побери за вечный, неубиваемый оптимизм. Пора уже хоть чему-нибудь научиться. Подобных мыслей у меня вообще не должно быть.
Я выманиваю Эдди из-под обеденного стола, где он устроил шалаш из скатерти для пикника и нескольких диванных подушек, и отправляю чистить зубы. Ванну я ему разрешаю не принимать, так как уже без четверти восемь. Он натягивает на себя свою любимую пижаму расцветки костюма Человека-паука и, к моему удивлению, засыпает ровно в ту секунду, как оказывается в постели.
Я сижу рядом с ним, глажу его непослушные темно-русые кудри и прислушиваюсь к доносящимся из открытого окна звукам. У кого-то на всю громкость орет телевизор. Кто-то рассуждает, стоит ли сегодня устроить барбекю. Я уже привыкла, что, когда дело касается использования каждой секунды хорошей погоды, британцев не может остановить ничто в мире. Дождь перестал только час назад — какой смысл тащиться в мокрый парк? По улице проходит парочка, они обсуждают, что будут смотреть вечером по телевизору. За мгновение до того, как они оказываются за пределами слышимости, парень громко говорит: «Ладно, ладно, мы посмотрим эту твою муть». Сказано грубо, но без тени раздражения в голосе. И я задумываюсь… Неужели это все, что мне осталось? Неужели мне суждено вечно сидеть на скамейке запасных — смотреть, как растет сын, и слушать, как ссорятся соседи? Неужели мне не придется состариться в объятиях любимого человека? Что, действительно, два предупреждения — и удаление с поля?
Какая безрадостная, безнадежная мысль. Я тащусь в кухню, открываю холодильник и пытаюсь решить, что мне хотелось бы съесть на ужин. Ничего особенно привлекательного я не вижу, так как аппетита у меня никакого, однако в животе у меня бурчит. Желудок явно уверен, что мне не мешало бы подзаправиться. В конце концов я останавливаюсь на консервированной фасоли. Я засовываю в тостер два ломтя хлеба, вытряхиваю фасоль на сковородку и принимаюсь искать в шкафчике спички, чтобы зажечь плиту. В полном соответствии с законом подлости, я не могу найти обычных хозяйственных спичек «Свон», но обнаруживаю коробок из бара отеля «Париж», Лас-Вегас.
Читая надпись на коробке «Братья, идите скорей сюда! Я пробую звезды!», я горько жалею о том, что тогда сунула их в карман. Не хочу вспоминать о том чудесном вечере. Наоборот, хочу забыть его.
Поэтому мне необходимо вырвать из сердца любые остатки чувств. Если они есть, то они только и ждут, чтобы трансформироваться во что-нибудь опасное — тоску, например. Если Стиви не любит меня по-настоящему и не желает состариться, купаясь в моей любви, тогда хрен с ним. На дохлом осле никуда не уедешь, сколько ни стегай. Ясно, что Стиви мерзавец, и я не собираюсь бегать за ним, как какая-нибудь дурочка. Да и кого я хочу обмануть? Он, наверное, вовсю трахается с Беллой — может, даже прямо сейчас.
Я бы совершила большую ошибку, если бы захотела быть с ним. Огромную. Непоправимую.
И к сожалению, мне приходит в голову, что единственной ошибкой сопоставимого масштаба было бы не быть с ним, если он этого хочет.
Черт возьми, ну почему так легко представить себя любимой им? Старящейся рядом с ним? Этот мысленный образ должен бы быть уже надежно вымаран из разума — ведь прошел уже целый месяц с тех пор, как мы расстались. Я вздыхаю.
Но раз уж картинка семейной идиллии до самого старческого маразма так въелась в мой мозг, то хуже, чем сейчас, от звонка Филу не станет.
Филип
Суббота, 14 августа 2004 года
Я не удивился звонку Лауры — меня мало что удивляет в последнее время. Но я был рад, что она позвонила. Я скучал по ней. Она отличная девушка — милая, забавная, веселая. Но конечно, сейчас я не жду от нее особого веселья. Не те обстоятельства.
Она не стала занимать время извинениями или длинным вступлением. Она мимоходом спросила, все ли у меня нормально, и перешла прямо к делу, сказав, что ей нужно со мной поговорить. Я предложил встретиться где-нибудь за ужином или ленчем, но она сказала, что не может оставить Эдди — по выходным няню найти очень трудно. Тогда я подумал о Кью-Гарденз. Ботанический сад — такое место, куда она сможет взять Эдди с собой. Он будет терроризировать гусей, пока мы беседуем за жизнь.
Она опаздывает — как обычно, — и меня странным образом успокаивает такое постоянство среди разваливающегося на куски мира. Наконец я вижу ее: точеный силуэт на фоне редкого в этом году ясного дня. Выглядит она замечательно. На ней воздушное девичье платье, которое отлично подчеркивает красоту и силу ее обнаженных рук и ног. За ней, как бычок на привязи, тащится Эдди. Ему жарко, скучно и все надоело. Сразу видно, что он капризничает. Я целую Лауру в щеку и спрашиваю у Эдди, не купить ли ему мороженого. Будто выключателем щелкнули: мальчуган улыбается радостной ангельской улыбкой. Если бы только у его мамы можно было вызвать улыбку с такой же легкостью…
Мы заходим в кафетерий и выбираем каждый по мороженому.
Я беру быка за рога — ведь мы, в конце концов, встретились не просто так, а для серьезного разговора.
— Я так понимаю, ты не желаешь говорить ни с Беллой, ни со Стиви, — говорю я.
— Ты этого не одобряешь? — удивленно спрашивает она. — Мне казалось, ты как никто другой должен понимать, что я не обязана их выслушивать.
— Да, но возможно, тебе стоит сделать это ради самой себя.
