„Я тебе твой арбалет со стрелами запихну не в столь отдаленные места, достав им в глубину твоей души!“, не зная, что современные ангелы уже пользуются другими методами и приемами в работе. Жаль, ее купидон — Елампий, еще тот редкий пьяница и завзятый курильщик, не слышал девушки угрозы, а то б поддал огоньку ей в голову, усилив мечтания. Плотно замотавшись в белый халат, принесенный любезно Яной, Ната приоткрыла дверь, опасаясь непредвиденной ситуации — очередной каверзной подставы от горе-парня, но обнаружила только поднос со сладким, шампанское и записку, написанную печатными буквами черными глеевыми чернилами: „Я уехал, как ты и просила“.
— Уехал он! — бес эмоционально проговорила Наташка, еще не осознавая, что ей радоваться или сердится на Птицу, — Уехал! Она рассмотрела свой наряд, не подходящий, чтоб ехать домой через полгода в полночь, но если одежду можно было и просить себе, то куда идти без макияжа и укладки? Съев пару конфет и раздумывая о том, кому позвонить в это время суток, кто меньше будет вопить и быстрее привезет одежды и косметичку, она с бокалом шампанского подошла к своей женской сумочке, единственной выжившей после погрома в „Тунисе“, и обнаружила отсутствие телефона и записку: „Я так и думал, что ты решишь меня дождаться! Кстати, дверь сама захлопнулась, а телефон у меня в кармане: D“. „Ага! Жду не дождусь!“ — иронически процедила та, мысленно подарив телефон своему мучителю и пошла к запертой двери. Три попытки открыть замочную скважину и восемь убедительных проб выбить увенчались крахом. „Вернешься — побрею рожу твою козлиную!“ — мысленно пригрозила Наташка, отпивая большими глотками шампанское так, что несколько капель потекли по подбородку и скатились на халат. Необычный вкус французского игривого напитка с обычным запахом нежности, флирта и кокетства. Не отличающаяся особыми манерами девушка, особенно, когда пришлось остаться одной, сняла жаркий, мокрый халат и разлеглась на диван. Поначалу Ната про себя ругала Женьку: за то, что появился утром в маршрутке, за преследование в магазине, за разбитую витрину, за несправедливое воровство с супермаркета, за ужин в „Тунисе“, за то, что она прицепилась и упала, убегая и за этот номер в готеле. Девушка придумала миллиарды причин ненависти на него не только за поведение, но и за внешность, матеря и обзывая его. Эх, что только готова думать девушка, только б обходить причину настоящей злости, злости кроющейся не в ненависти к парню, а к ее первым зародышам любви к парню-антимечте. Шампанское в бокале зверски ударило в голову, клоня в сон. Широко зевая и при этом жуя курагу в шоколаде, Туся определила для себя первое правило — не думать о нем. Так вышло, что никто не может подсказать, как не думать о нем, если даже произнося себе: „Не думай!“ — думаешь, а после размышляешь: „О чем не думать?
О ком не думать?“ и находишь ответ: „О нем“ и обдумываешь причину своего запрета. После тридцать второй попытки, а может и триста двадцатой, перестать вообще думать не только о нем, но и обо всем на свете, слово „свет“ ограничилось размышлениями о играх, сладостях и снова вспыли запретные мысли. Наташка невольно отчаялась, зевнув и потерев глаза, уснула. Если б этот момент ее купидон Елампий, не отмечал очередную свадьбу в придорожном кафе, крича: „Горько!“ с остальными не видящими его гостями, он не дал бы спокойно поспать и наслал кучу снов, усилив привязанность подопечной к второй половинке, но так как пьяница занят, забыв, а может и не вспоминав, свои прямые обязанности после первой встречи молодых людей, черноволосой снилось, что она работает в роддоме. Поведение Туси с беременными не чем не отличалось от обычного, но глаза так и смотрели в их животы.
— Доброе утро, кикимора моя! — промурлыкав знакомый голос возле уха, а после, как будто железной мочалкой, протер бородой по нежной смуглой коже, со звуком поцелуя, оставшейся покраснением на щеке. Наташка перевернулась на другой бок и дальше продолжила спать как не в чем не бывало. Птичка не потерял надежду разбудить девушку, поменяв полностью план пробуждения. Он закричал во весь голос, дергая ее за нос в такт речовке, придуманной на ходу:
— Я еду на такси: Бум — бум — бум! Я еду за рулем: Пи — пи — пи! Обгоняю всех вокруг: Буц — буц — буц!
— Я сейчас поднимусь, открою окно и помогу тебе добраться к прямому месту твоего обитания! — еще громче него закричала Туся, подскакивая на кровать ногами и протягивая руки со скрученными пальцами, как хищник, — Готов?
— Мне кажется, нету такого прекрасного и достойного места для моего обитания, — он тяжело наигранно вздохнул, наблюдая, как капелька холодного пота появившаяся от злости, под Наташиной челкой стекла прямо на длинные ресницы, накрашенные большим слоем туши.
— Нету? — Юрьева ехидно выкатила глаза, — Я тебе сейчас покажу, где живут удоды! Хуже Туси не в настроении бывает только она же после сна. Схватив с подноса первое попавшееся, чтоб кинуть в виновника, она перевела взгляд на свою руку, где находилась горсть шоколадных конфет в золотой обвертке, тяжело вздохнув, сердце ей не позволило разбрасываться вкуснейшим лакомством. Следующим под руку попал халат. Наташка с радостью кинула его в Женьку, обозвав косым хреноподобным чувачелом с рогами-ногами, обросшими метровой шерстью, на что он любезно подправил: „Пухом, а не шерстью“ и получил еще раз по голове халатом. Осознание того, что она находится в нижнем белье и бьет халатом, снятым с себя ночью из-за жары, пришло через час словестной перепалки с невозмутимой Птичкой.
— Как ты посмел с меня его снять! — сообразила Туся, натягивая на себя одеяло и поедая конфетку. Женька потер за ухом и с чувством прощения проговорил:
— Так уже и быть — прощу тебя! — и тут же закрылся руками от возможного очередного удара взбаламученной девушки, прищурив глаза.
— О, великий государь семи морей, трех гнезд и восьми квадратных метров на кроне дерева! Да будет тебе худо, чтоб ты жил-поживал, да и меня не знал.
— Уже поздно — знаю. Поклонись пред мною и я — забуду. Пока она раздраженно имитировала поклонение до земли лбом, он схватил ее за губу, так неожиданно, что девушка не успела уклониться. На всю комнату эхом раздался звук хлопка нижней губы об верхнюю и зубам. Так, как этот парень, Юрьеву не бесил еще ни один человек в мире. Обычно роль девушки портящей всем настроение и наслаждающейся этим сполна и вдоль — приходилась ей. Сама черноволосая считала — это ей перешло от бабушки, той, что мать Юрки. Первые чувства симпатии к молодому человеку улетучились и заменились злостью.
— Губошлеп ты Натали! — ноздри Наташки вполовину раздулись, как у быка, не хватало только серьги кольца. — Собирайся.
