– Как легко начать ненавидеть эту страну, – не удержалась Анна. Филипп улыбнулся ей в ответ.
Они миновали городские постройки, поезд шел в пригородной зоне, за окном замелькали сосны и ели. Анна попыталась протереть стекло платком, но оно промерзло снаружи. Поэтому из этой затеи так ничего и не вышло. Сквозь маленький незамерзший кусочек окна были видны грязь, деревья и серая река.
Филипп был одет в серую кожаную куртку, потертые джинсы и зимние сапоги. Этим утром он не успел побриться. Анна, привыкшая к безупречному виду Филиппа, отметила необычный его облик.
Она представила своего возлюбленного лет на двадцать моложе и произнесла вслух:
– Армия тебя очень сильно изменила.
– Думаю, да.
– Когда-нибудь расскажешь мне об этом?
– Я изо всех сил стараюсь забыть о тех годах, – ответил Филипп улыбаясь.
Но Анна не поверила ему.
Через двадцать минут поезд прибыл в Варгу. Анна и Филипп оказались единственными пассажирами, которые вышли на этой станции. Платформа была почти пустой, только какая-то старуха мела окурки березовым веником. Туман почти рассеялся.
За железнодорожным полотном виднелась деревня. Возле здания станции росли такие могучие деревья, что их вершины терялись в тумане. Поезд тронулся с места, будто желал как можно скорее оставить это проклятое место, и Анна заметила, что солдаты через оконное стекло продолжали таращиться на нее. Поезд скрылся из виду, а Анна не отрываясь смотрела на рельсы. Она пыталась представить себе, что, может быть, по этим же рельсам привезли когда-то и обреченных на смерть. Пожалуй, где-то здесь поблизости их и высадили из вагона.
Стало холоднее, промозглый туман, казалось, проникал в самые легкие.
– Куда дальше? – спросила Анна, поежившись.
– Никаких указателей, – произнес Филипп, оглядываясь вокруг.
Осмотревшись и не найдя никаких ориентиров, он решил подойти к старухе со щеткой. Филипп заговорил с ней по-немецки. Та в недоумении подняла голову, и было ясно, что она не поняла ни слова. Но вдруг женщина изменилась в лице, ее черты исказил гнев. Старуха быстро махнула рукой куда-то налево и отвернулась от Филиппа, вновь принявшись за свою монотонную работу. Когда они проходили мимо старой женщины, та весьма выразительно сплюнула в их сторону, и Анне едва удалось увернуться от плевка.
– Что это с ней?
– Пожалуй, здесь не очень любят гостей.
– Конечно, раз нет даже указателей.
– Думаю, что организаторам мемориала холокосту живется трудно. Народу нелегко признавать себя виновным, и мемориал организован под давлением русских, а местные жители чувствуют себя в связи с этим обиженными.
– Да пошли они! – не выдержала наконец Анна. – Они ведь сотрудничали с нацистами, не так ли?
Указатели так и не попались им по дороге. Наверное, они когда-то существовали, но местные жители их убрали. Наконец они оказались на тропе, ведущей в лес. Деревья здесь были невероятно огромными. Развесистые лапы ельника нависали над тропой, потом пошли черно-белые березы с голыми ветвями. В лесу туман не рассеялся, и тишина царила полная. Анна крепче схватила за руку Филиппа, стараясь идти с ним нога в ногу. Этот лес напоминал Анне ее детские кошмары, где обитали призраки.
– Я рада, что ты здесь, – тихо прошептала она. Фотоаппарат висел у нее на плече, но Анна сомневалась, что ей удастся сегодня сделать хотя бы одну фотографию.
Тропинка повернула и вдруг закончилась у вымощенной камнем площади. Были видны низкие бараки и что-то вроде монумента в центре.
– Похоже, мы дошли, – заключил Филипп.
– Интересно, сколько людей совершили сюда паломничество, как мы?
Они решили подойти к монументу. Это оказалась скульптура, изображающая группу изможденных людей.
– Смотри, – заметила Анна. – Первый знак.
Стрелка указывала направление движения к лесу. На доске на русском и на латышском языках было что-то неразборчиво написано.
– Ты хочешь пойти по направлению этой стрелки или зайти в один из бараков? – спросил Филипп.
– Пойдем туда, куда указывает стрелка.
Они шли, не говоря ни слова. Анна крепко держала Филиппа за руку. Ветер шумел в верхушках деревьев. Иногда лапы елей нависали так низко, что приходилось сгибаться в три погибели, чтобы пройти.
Минут через пять тропинка привела их к более широкой дорожке. Сквозь густой туман можно было различить какие-то бугры. Анна даже и отдаленно не могла себе представить, что это такое.
– Массовые захоронения, – сразу определил Филипп.
– Здесь? – Она в ужасе вглядывалась в бесконечные холмики и вдруг поняла: она стоит на том месте, где кончили свою жизнь несколько десятков тысяч человек.
– Мы прошли той дорогой, по которой их вели сюда. В лагере их раздевали донага, затем гнали сюда, а по бокам стояли эсэсовцы и латыши. Солдаты с пулеметами уже ждали их здесь.
Скорбь охватила сердце Анны. Она отпустила руку Филиппа и сделала несколько неуверенных шагов вперед.
– Филипп, смотри.
Маленькие памятники возвышались над торфяными буграми земли. На одном надгробном камне была выведена фамилия погибшей здесь семьи: «Розенберг».
В другом месте – просто на земле – фотография ребенка на эмали и надпись: «Рахиль».
Повсюду лежали пластиковые цветы.
Еще фотографии в эмалевых овалах – лица будто из земли смотрят на живых.
В глаза бросился выцветший портрет мужчины в очках и с бородой. Внизу надпись: «Равви Абрам Виленский».
Были еще портреты и фамилии, но из-за нахлынувших слез Анна не могла прочитать эти имена – малую часть из шести миллионов казненных.
Никакое красноречие, никакие пышные надгробия не могли бы тронуть сердце так, как эти простые памятники.
Она перевела дыхание и вытерла ладонью мокрые щеки.
– Я не знаю, что делать, Филипп. Я хотела бы помолиться, но знаю только христианские молитвы. Как ты думаешь, это уместно здесь?
– Во всяком случае, ты не оскорбишь их памяти. По дороге назад Анна призналась:
– Я, конечно, понимала, что увижу нечто ужасное, но столько печали и горя я не ожидала.
– В бараке тоже могут быть всякие ужасные вещи.
– Знаю.
Барак, превращенный в музей, был маленьким, почти квадратным, на темном гранитном фундаменте. Дверь оказалась открытой, горел свет, но у этого странного музея не было даже служителей, что производило неприятное впечатление.
– Наверное, кто-то приходит сюда каждое утро из деревни, открывает двери и уходит. Здесь нам никто не помешает.
Шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Музей выглядел очень просто, даже аскетично. Видимо, его устроителям не хватило средств на большее. На стенах висело несколько больших картин, рассказывающих о прибытии евреев в Варгу.
За стеклом витрин находились фотографии, которые сделали немецкие солдаты. Это были сцены массовых убийств, на одной – заключенные рыли себе могилу. Один из обреченных в момент съемки через плечо посмотрел в камеру – изможденное лицо, покрытое густой бородой. На другой фотографии были только эсэсовцы в черной форме, за ними угадывалась груда голых тел. На третьей – мертвые свалены с общую могилу; их голые руки и ноги напоминали корни деревьев.
Наверное, сюда и отправили Джозефа Красновского после того, как его схватили в Италии. Здесь он провел почти год. Что делал? Рыл могилы? Анна еще раз взглянула на фотографию с заключенными: один из них мог быть Джозефом. Может быть, этот бородатый человек с черными глазами? Отец ее матери, ее дед, затерявшийся сейчас где-то в огромном мире.
Анна почувствовала, как мурашки побежали по телу. Она подошла к витрине и вгляделась в бородатое лицо. Затем отступила назад. Подняла фотоаппарат и сделала снимок, надеясь, что вспышка, отраженная стеклом витрины, не испортит фотографию.
В другой витрине лежала книга со списком жертв. Анна обернулась и увидела Филиппа, неподвижно разглядывавшего что-то за стеклом.
Бесшумно она подошла к возлюбленному и тоже посмотрела вниз.
Под стеклом находилась групповая фотография палачей, эсэсовских офицеров. Лица без всякого милосердия. Филипп указал пальцем на одного из них:
– Джекелн. Шеф СС и полиции в Северной России. Анна вгляделась в жестокое лицо.
– А это его заместитель по лагерю. Клаус фон Ена, – продолжал Филипп. – А эти отвечали за аресты, перевозку и конфискации у еврейских семей. Они повинны в смерти многих тысяч людей.
Рука Филиппа безжизненно опустилась. Анна продолжала смотреть на эти лица. На многих были форменные черные фуражки и на воротничках красовались дубовые листья. Эти люди выглядели уверенными в себе, словно гордились хорошо исполненной работой. Но ни одно из лиц не несло на себе печать абсолютного зла, не напоминало монстра. Убрать всю эту символику с черепами – и каждый из них мог вполне сойти за банкира или адвоката.
– Выглядят такими обычными, – наконец заметила Анна. – Такими нормальными.
