Ее глаза наполнились слезами, и она не ответила.
– Скажи мне, я не опоздал? А может быть, слишком рано? Скажи мне.
Она ответила очень тихим голосом:
– Нет. Не слишком рано и еще не поздно. Улыбка разлилась по его лицу, с губ на глаза, они зажглись янтарным огнем. Улыбка была заразительна, Линн принялась смеяться, а слезы из ее глаз продолжали капать.
– Как я люблю тебя, Линн! Должно быть, я любил тебя годы и не знал об этом.
– А я – я вспоминаю день, когда ты уезжал. Я повернула за угол, а ты махал мне рукой…
– Не надо. Не плачь. Теперь все хорошо. – Он сдвинул кофейную чашку в сторону. – Пойдем поднимемся наверх. Время пришло.
* * *
Подумать только, что сегодня утром по дороге на работу она думала о нем с таким желанием и таким горьким чувством «никогда больше!».
– Любовь средь бела дня, – прошептала она. На этот раз не было сожалений, не было стремления найти утешение, не было вины, а была только одна открытая, доверчивая, нескрываемая радость. Крепко обнявшись, они откинулись на подушки.
– Я так счастлив, – вздохнул Брюс. – Давай не сразу пойдем к тебе домой. Нам надо поговорить.
– Хорошо. О чем мы будем говорить?
– У меня в голове много всяких мыслей. Быть может, когда-нибудь, когда нам надоест заниматься тем, чем мы занимаемся, мы могли бы открыть загородную гостиницу. Что ты об этом думаешь?
– Дорогой, можно рассмотреть все варианты.
– Мы меблируем ее старинной мебелью. Я привез некоторые антикварные вещи из Европы, Бидермейер, они идут по морю. Ты будешь удивлена, как хорошо они сочетаются с другими вещами, я этого раньше никогда не любил, но…
Внезапно он засмеялся своим громким заразительным смехом.
– Что смешного?
– Я подумал о тех временах, когда меня надували. Те старые предметы, которые я так старательно реставрировал… Один тип рассказал мне, что есть место в Германии, где их изготовляют и посылают сюда, все разбитые и обезображенные пятью слоями облупившейся краски. Я часами снимал ее, чтобы дойти до первоначального слоя. Вспомни, как Энни мне помогала! О, Боже! – Он затрясся от смеха. – Линн, я так счастлив. Я не знаю, что с собой поделать!
– Я скажу тебе что. Давай в конце концов оденемся и пойдем ко мне домой. Я хочу, чтобы ты увидел всех, и хочу, чтобы они тебя тоже увидели.
– Хорошо. – Он не переставал говорить. – Ты знаешь, другой причиной того, что я согласился на эту должность в Будапеште, было то, что у Роберта всегда была ты, хотя он тебя не заслуживал. Мне нравилось видеть, как он наказан, когда узнал, что я займу его место. Я знаю, это не очень достойно.
– Но очень свойственно человеческой натуре.
И она рассуждала, пока причесывалась перед зеркалом:
– Я все время гадаю, стал ли Роберт таким, как он есть из-за своего отца? – имя «Роберт», произнесенное ее голосом, звучало для нее странно. У нее больше не было случая его употреблять. – Конечно, он легко мог бы стать полной своей противоположностью, чтобы доказать, что он не такой, как его отец, не правда ли?
– Он мог бы, но не сделал этого, и это важно. Брюс встал сзади нее, и их лица отразились в зеркале.
– Брюс и Линн. Странно, что для обоих нас не существует других людей. В моем случае, если бы не было Джози, это могла быть только ты.
Она подумала: Том Лоренс сказал что-то в этом духе, не совсем то же самое, но почти.
– Но мы с Джози такие разные, – возразила она.
– Именно это я имею в виду. Скажи мне, если бы не было Роберта, это был бы я?
Она честно ответила:
– Я не знаю, что бы я делала в этом случае. Один человек когда-то задавал мне подобный вопрос, и я ответила ему, что даже принц Уэльский не смог бы оторвать меня от Роберта. Тогда я была им околдована. Тогда я была не тем человеком, что сейчас.
– Но если бы ты была тем же человеком, что сейчас? Или это невозможный, дурацкий вопрос?
– Да, дурацкий. Потому что, видишь ли, ты не знаешь, что если бы на моих плечах тогда была теперешняя голова… – Она повернулась и взяла его лицо в свои ладони. – О, мой дорогой, о, мой очень дорогой, ты же знаешь, что я отвечу «да». Тысячу раз «да».
В гостиной Энни играла гаммы. Внизу в импровизированной детской, которая еще не была закончена, Бобби и два его четырехлетних друга играли в какую-то шумную игру.
– Я надеюсь, – сказала Линн, – тебе удастся привыкнуть к нашему очень шумному дому.
– Я слишком долго жил в слишком тихом доме. Я привыкну к шуму с большой радостью.
Они стояли в маленькой прихожей и смотрели на двор. Она провела его вокруг дома, его приветствовала вся ее семья, которая, по-видимому, угадав, что происходит, оставила их одних в этой комнате.
– Посмотри туда, – сказала Линн, что ты там видишь?
– Не хочешь ли ты сказать, что вы привезли купальню для птиц с собой?
– В последний момент я поняла, что не смогу ее оставить.
Зернистый, полурастаявший слой снега лежал на мраморном основании бассейна, а кругом, на лужайке, снег уже растаял, земля ждала весну.
– Мне пришлось подогревать купальню зимой. Птицам и зимой необходима вода.
– Это так похоже на тебя – подумать только. Девяти человекам из десяти это бы в голову не пришло.
– Смотри, смотри на это прелестное создание! Это первая малиновка этой весной. Смотри, как она пьет. Должно быть, она устала и хочет пить после долгого перелета с юга.
Птица помахала крыльями в воде, отряхнулась и улетела в сторону деревьев.
– Интересно, что она думает. Может быть, что впереди – целое яркое лето.
– Не могу себе представить, но знаю, о чем я думаю.
Она взглянула в его родное лицо. Он снова сдвинул очки вверх, на свои кудрявые каштановые волосы, а глаза его сверкали.
– Я думаю о нашем с тобой ярком лете и обо всех тех годах, что у нас впереди.
Последний четверг ноября.
Привилегированное общество студентов и выпускников колледжей.
