– Валюша! – Босс поворачивается к маме, лицо которой от переживаний за сегодняшний день растеряло все краски и отдает сейчас бледностью. – Извини дурака за дочь! Клянусь, с головы Жени не упадет и волосинки! А вот тебе, думаю, лучше остаться в доме Матвея. Хоть отдохнешь по-человечески, все же сегодня я вел себя с тобой совершенно по-свински!
Я знаю, когда с мамой спорить бесполезно, а потому молчу – Роману Сергеевичу придется самому узнать характер понравившейся ему женщины. Лопасти вертолета усиливают вращение, и мама придерживает у виска взметнувшиеся под порывом ветра длинные пряди волос.
– Шутишь? – хмуро смотрит на Градова фирменным серым взглядом «А ну быстро признавайтесь, шалопаи, что еще натворили в школе?», давая понять, насколько несвоевременно сейчас его предложение увести меня с ее родительских глаз. – Давай, Рома, я сама буду решать, что и как для меня лучше! – только и говорит, упрямо направляясь к Байгали, ожидающему нас у ступенек в кабину вертолета.
Для мамы, как и для меня, полет на вертолете сродни экзотике: у нас обеих захватывает дух, закрываются глаза, и подводит животы от быстрого взлета. Мы обе молчим, хотя в какой-то момент, когда вертолет, набрав высоту, делает в развороте крен, я почти уверена, что мама отпускает вслух редкое, но сильное ругательство.
Все развивается словно события какого-то боевика – зрелищно и стремительно. Вертолет пересекает расцвеченный огнями ночной город, разрезает молчаливое небо над спящими полями и лентами дорог, и аккуратно приземляется на площадке незнакомого особняка. Суетливые люди тут же обступают нас, осыпают Байгали и Босса заискивающими улыбками и рукопожатиями и провожают к выстроенному на изготовку кортежу машин, что уже через пару минут срывается с места на бешеной скорости, доставляя нас к ряду заводских зданий, окруженных по периметру высоким бетонным забором.
В этот ночной час здесь неожиданно многолюдно и странно молчаливо. Едва мы выходим из машины, как от одной из групп отделяется мужчина лет тридцати пяти и торопливым шагом устремляется навстречу Матвею.
– Клянусь, Матвей, я ничего не знал! – только и успевает сказать, прежде чем лишается голоса и останавливается, напоровшись на черный взгляд.
– Я говорил тебе, Касым, когда ты был еще зеленым щенком и побирался по миру, уважать расклады баев и чтить слово старших?
– Говорил, Матвей.
– Говорил, что всякая божья тварь помнит добро и только шакал теряет память?
– Говорил.
– Так с каких же пор, Касым, ты не хозяин своей памяти? С каких пор начал водить дружбу с Шаманом за моей спиной?.. Или ты думал, старому пастуху не уследить за молодым стадом, а черной козе не под силу вспороть блудливой овце брюхо?!.. Помнится, твой отец подобных мыслей не допускал, – праведный был бай.
– Матвей…
– Для тебя, щенок – Байгали!
На мужчину жалко смотреть, его обступают человек двадцать и замирают в послушном ожидании слов Матвея.
– Прости, Байгали!
Он понуро оглядывается и, кажется, в искреннем сожалении намеревается преклонить колени.
– Ладно-ладно, сынок, не время сейчас! – Рука Матвея неожиданно мягко ложится на шею растерянного мужчины. – Будет тебе! Скотина – и та спотыкается, а ты человек, мог ошибиться. После поговорим. Где Айдар?
– Внутри.
– О нас знает?
– Нет. Клянусь, Байгали, нет! – поспешно отвечает Касым на пристальный взгляд Матвея, облегченно разворачивая плечи. – Давид бы меня раньше тебя достал!
– Молодец, Давид, – довольно кивает мужчина и отвешивает барский поклон в толпу. – Да будет полон дом твой детьми и богатством, а дастархан – живой беседой и вкусной едой! Веди, Касым, – коротко командует повинившемуся баю, шагая сквозь строй расступившихся перед ним мужчин, – да джигитам своим накажи быть начеку: пришло время решить вопрос с Шаманом.
Босс не намерен брать нас с мамой с собой, я это чувствую, а потому согласно киваю на предложение отца Ильи подождать в машине, пока он будет решать вопросы с Матвеем, и послушно сажусь в салон. Ни к чему ему еще додуматься запереть нас. Но как только его высокая фигура скрывается из виду, я целую маму в щеку и выскальзываю на улицу, оставив за дверью «Мерседеса» ее возмущенный вскрик.
– Пожалуйста, мамочка, ты только не волнуйся! Я быстро! Посмотрю и вернусь!
Освещенный тусклыми фонарями заводской двор, несколько десятков дорогих авто с редкими скучающими водителями внутри и паренек-охранник на входе, примерно моих лет, оставленный на посту, видимо, старшими товарищами, озаботившимися прибытием таких важных персон, как Байгали и Большой Босс. Все довольно страшно и неуютно, но беспокойство за Люкова сильнее меня, и я бегом пересекаю широкий двор и уверенно проскальзываю сквозь мальчишку, огорошив последнего новостью, что перед ним ни много ни мало – названная дочь самого Байгали! Отметив про себя его присмиревший взгляд, как привычную реакцию на присутствие на подобных мероприятиях женщин. Спускаюсь по ступеням, распахиваю тяжелую массивную дверь и застываю на входе в большой ангар, в середине которого, вокруг ярко освещенного круга колышется затаившая дыхание толпа людей…
Я вижу его сразу, и непослушные ноги тут же едва не предают меня.
Мой невозможный Люков! На ринге! Один против двоих бойцов! Я никогда не присутствовала на подобных боях, но мне не нужно быть специалистом, чтобы оценить несправедливую расстановку сил и всю серьезность развернувшегося передо мной действия. Я так давно не видела его – кажется, целую вечность! – и сейчас прикипаю к Илье жадным взглядом, толкая вперед, словно налитое свинцом, непослушное тело. Не мое, чужое. Такое же нереальное и эфемерное, как вставшая перед глазами картина неравной драки.
Он остриг свои светлые волосы и стал, кажется, еще сильнее. Свободные серые штаны туго перетянуты на гибкой талии темным поясом-кушаком, на широких плечах и спине следы от множества ударов…
– Это его четвертый бой… Четвертый бой! Господи, – убито вздыхает рядом знакомый голос. – Что же я наделал! Будь я вечно проклят, но только пусть мой сын останется цел! И жив! – сипло добавляет, когда Илья жестко встречает плечом нацеленный в него удар и пропускает еще один – скользящий удар ногой в бедро от второго соперника.
Мы встречаемся с Градовым в этом незнакомом зале как два случайно притянутых друг к другу родных человека, связанные общей бедой. Случайно находим плечами друг друга, и я забываю, что ослушалась его, а он – что оставил меня в машине.
– Илья сошел с ума… – потерянно шепчу, впиваясь пальцами в руку Босса. – Пожалуйста, Роман Сергеевич, нужно немедленно прекратить это!
– Я не могу остановить бой, Женя, это дело чести всех сторон. Мне не простят этого здешние баи, поставившие на бой деньги, – но мне плевать на них! Мне не простит вмешательства сам Илья. Слишком поздно я принял сына в свою жизнь, чтобы полагаться на его доверие.
– Но как же так… – изумляюсь я, холодея сердцем. – Его ведь могут покалечить!
– Он дал согласие на бой, Женя. Сам. Нам остается только надеяться, что Илья не решил свести счеты с жизнью, в противном случае он должен справиться.
Удар, еще удар, и я вновь выпадаю в нереальность, в которой два крепких парня, сотканные из одних только мускулов и кожи, пытаются загнать Люкова в угол.
– Что он делает? Что делает?! Они же пробуют его, а он почти не сопротивляется? Все! Я не могу на это смотреть, я прерываю бой и к чертовой матери всех!
– Нельзя, Роман, – до меня, как сквозь вату, доносится уверенный голос Матвея, раздавшийся вдруг за нашими спинами. – Слово джигита закон! Ты лучше посмотри на него. На его лицо. Он же играется с ними, сучий волчонок! Вот как сейчас! – замечает мужчина, когда Илья, стремительно развернув корпус, ударом ноги отбрасывает одного соперника на мат, а другого достает в голову сжатой в кулак рукой, снова оказавшись в боевой стойке в центре круга. – У него едва задета бровь и подбородок – и это все. Все, Роман! Играет, я твоего щенка знаю!
Не знаю, что видит Матвей, думаю, Босс тоже сейчас едва ли солидарен с ним. Мы вновь застываем накренившимися вперед статуями, со вскинутыми к груди руками и забываем о дыхании, когда две темные фигуры обступают Илью, успешно нанося ему боковые удары.
Он отступает в сторону и вдруг спотыкается, припав на колено, только чудом избежав прямого попадания летящей ступни в голову.
– Илья! – я больше не могу молчать и так сильно кричу, что гул, стоящий в ангаре, враз смолкает, дав моему звенящему голосу прорезать на миг образовавшуюся тишину. – Пожалуйста, миленький! – я не знаю, что сказать и просто реву. Расталкиваю руками чьи-то спины, плечи, пробираясь к тому, без кого жизнь просто закончится для меня. – Я так тебя люблю, слышишь! Очень-очень! Пожалуйста, не дай им себя убить!
Он не смотрит на меня, он не видит меня, но что-то в нем неуловимо меняется. Больше он не играет. Он просто быстро и четко расправляется с теми, кто почти загнал его в угол.
