- А если они будут называть меня мамой Светой? Тоже плохо? - спросила Светлана, пытаясь одновременно передразнить и манеру Галины Ивановны говорить и её коронное вздёргивание подбородка. Не получилось, конечно, а жаль.
- Мама или тётя, всё равно, - подбородок завуча задрался выше, щёки втянулись, интонации зазвучали надменнее. Хотя… куда уж больше? - Ваша задача не сопли ученикам вытирать, ваша задача обучать их. Квалифицированно. Дисциплину поддерживать. Семейные отношения между учащимися и преподавателем не способствуют процессу обучения.
- А как же тогда Панкратова? Она квалифицированно обучает? Или нет?
Светлана надеялась поставить Галину Ивановну в затруднительное положение. Люле должны были дать хотя бы “отличника народного просвещения”. Не давали. Не хотел директор, более всего не хотела Галина Ивановна. Всё из-за Люлиного характера, из-за её вечного донкихотствования. По мнению Светланы, Панкратова была достойна и звания “заслуженный учитель”. Но… Во-первых, столь высокое звание истинно достойный его получает крайне редко. Об этом знали все. А во-вторых, Люля и так была заслуженным учителем их района по тому признанию, которое реально существовало у учеников, их родителей, работников районного наробраза. Звания, значки, грамоты получали другие. Трудный класс, трудное дело, чрезмерную нагрузку, встречу иностранной делегации и прочее - получала Люля. Сейчас и Светлана встала на крутую, узкую, полную опасностей тропу настоящей работы. Галина Ивановна не зря отвела её в сторону. Отвела предупредить. Светлана хотела сдавать на тринадцатый разряд. После предупреждения завуча не видать ей его до скончания века. Ну, и пусть, пусть.
- Видите ли, Светлана Аркадьевна, - тонко усмехнулась завуч. - Люська работает отлично, спору нет. Но она - уникальное явление.
- Галина Ивановна, а почему вы всегда называете её Люськой?! - недоброжелательно спросила Светлана. - Вы же культурный, образованный человек, а по отношению к Людмиле Семёновне ведёте себя, словно работница ткацкой фабрики. А ещё бывшая подруга!
Светлана ушла, оставив Галину Ивановну с растерянно приоткрытым ртом и внезапно опустившимся подбородком. Шла и думала о себе, что дура, что не видать повышения разряда, как собственных ушей, что теперь надо ждать одних неприятностей. Столько лет держалась в стороне от учительских свар и интриг, вдруг полезла в них. Зачем ей это понадобилось? Но не исправить. Умом понимала, наделала дел, наломала дров. Душу грело сознание справедливости собственных слов, собственной позиции. Пожалуй, впервые у Светланы ум с сердцем был не в ладу. Тягостное ощущение, муторное. Тем более, некоторые утверждения Галины Ивановны выглядели справедливыми. Уроки в последнее время Светлана воспринимала, как скачки с препятствиями. Ученики, ювелирно настроенные на любые перемены, враз почуяли неладное. Действительно пытались панибратствовать, встать с ней на одну ногу. Светлана не знала способов борьбы с нахальством учеников, не знала, как удержать их на тонкой грани между доверительным отношением и панибратством, как самой при этом не перейти черту. Иногда срывалась, кричала на какой-нибудь класс. Её стали доводить. Нужно было иметь терпение, демонстрировать невозмутимое спокойствие, каменную непробиваемость. Ну не было их в Светлане, не было. Люля советовала не психовать, а постепенно вырабатывать необходимые качества. Опыт наживается не вдруг. Надо пройти через многое, прежде чем появится пресловутая каменная непробиваемость. Она рассказывала о себе, о случаях из своей практики. Рассказывала таким манером, что Светлана долго хохотала, не делая никаких выводов, лишь получая несказанное удовольствие от Люлиных комических побасенок. Наконец наступил день, когда педагогическая почва, в точности по утверждению Макаренко, с треском рухнула у неё под ногами. Нет, она не приложила царственную ручку к нахальной физиономии ни одного из своих учеников. Воспоминание о той, давней пощёчине, до сих пор окрашивало лицо неприятным свекольным цветом. Она всего-навсего не справилась с ситуацией. Разрыдалась на глазах учеников и пулей вылетела из класса, поскольку находиться там ни секунды не могла. И вот тогда… случилось чудо. Подошёл ОН.
Павел Николаевич шёл мимо. Скорее всего, у него случилось “окно”. Светлана не спросила. Не до расспросов. Стояла у окна, привалившись животом к подоконнику, а лбом к стеклу. Скулила, как маленький щенок, с привизгиванием. Ничего, кроме своего позора, не сознавая, не видя, не слыша. Горе было глубоко, не позволило понять сразу, кто к ней подошёл.
- Что случилось, Светлана Аркадьевна?
Ни слова членораздельно ей пробормотать не удалось. Одни всхлипывания и квакающие звуки вырывались из груди. Мало позора в классе, так для полного счастья Павел Николаевич увидел её позор. А она до сей поры гордилась его единственным одобрением. Ей хотелось выглядеть перед ним умной, удачливой, лучшей… Лучше, чем его Лёка. Она хотела доказать ему… Что? Да всё. И она мечтала. Мечтала целое лето, целую осень и почти всю зиму. О чём? Что он поймёт, какая она замечательная, как плохо потерять её, как невозможно жить без неё. Гнездилась в глубине души дурацкая, буквально девчоночья мечта: он увидит её на улице, в новом пальто, с кавалером под руку, красивую, притягательную, и дождётся в подъезде, когда она будет возвращаться домой одна, и скажет…
- Да что с вами, Светлана Аркадьевна?
Она опять всхлипнула. Почему мечты оказываются всего лишь мечтами? Почему в жизни всё намного проще, грубей, приземлённей?
Павел Николаевич увёл её в учительскую. Расспросил, успокоил. Нотацию прочёл. О том, естественно, как правильно держать себя с учениками. Она слушала его с ужасом. Ведь он говорил почти то же самое, что и завуч на днях. Как он мог? Такую стену возводить между собой и ребятами? И он сейчас усиленно возводил стену между собой и Светланой. Возможно, летом она и согласилась бы с Павлом Николаевичем, но не теперь. За прошедшие полгода уйма сил была потрачена на поиски правильного пути, душа Светланы измучилась. В результате, назад дороги не существовало. Некоторые из его слов она непременно примет к сведению. Но не все, далеко не все. Все нельзя принимать. Они чужие, холодные, равнодушные. И Павел Николаевич чужой, равнодушный. Тонкой иголочкой царапнуло сердце. Опять она ошиблась с выбором. Опять не то. Не своё. Если любишь, значит, не заметишь, не обратишь внимания, не примешь к сведению. Или заметишь, да отмахнёшься. Мол, не главное. Светлана отмахнуться не могла. Уже не могла. Слишком далеко ушла в поисках истины. Сердцу требовался близкий человек, настоящий. Физической привлекательности Дубова ей было мало и в начале знакомства, сейчас подавно. Однако, совсем выбросить его из сердца вряд ли получится. О-хо-хо, не любовь это. Что тогда? Рак на безрыбье? С раком Павла Николаевича сравнить нельзя. Женщины вокруг него всегда вились. Поначалу мимо не пропускали. Он сам всех отваживал. И Светлану оттолкнул. Педант? Зануда? И да, и нет. Треска мороженная - вот он кто.
