– Хочешь поговорить с ней?
– Да, понимаешь, ей не с кем поговорить… просто хочу… быть рядом…
Ник прижал сына к себе, взъерошил ему волосы.
– И ты имеешь в виду не телефонный разговор. Ты хочешь поехать к ней в Мидлбург, верно?
Чед взглянул ему в глаза.
– Спасибо, пап.
– Знаешь, Чед, я не буду заходить к ней в дом.
– Да, не стоит, она просто с ума сойдет, если ты зайдешь. Мог бы подождать меня в машине? Я ненадолго. Мы с ней никогда долго не разговариваем, ты же знаешь.
– Да.
Ник подошел к Валери, сидевшей в кресле около кровати Лили.
– Чед хочет поехать в Мидлбург. Это займет, по меньшей мере, часа два.
– Я побуду с Лили, – мгновенно ответила Валери, – а вы оба поезжайте. Когда вернетесь, я буду здесь.
Ник наклонился и поцеловал ее.
– Спасибо, любимая.
Они с Чедом вышли из палаты, чтобы отправиться в Морган Фармс.
Все окна сияли. Дом Сибиллы выглядел празднично. Каждое окно походило на яркое, добродушное солнце; вдоль аллеи, ведущей к дому, светили фонари.
– У нее гости, – неуверенно проговорил Чед.
– Не думаю, – ответил Ник. – Не видно ни одной машины.
– Но…
– Мне кажется, ей не хочется находиться в темноте.
– А…
Ник припарковался недалеко от дома.
– Давай, иди. Побудь с ней. Торопиться незачем.
– Хорошо.
Чед открыл дверцу машины, но выходить не торопился.
– Как ты думаешь, она обрадуется мне?
– Не знаю, – ответил Ник. – Может быть, обрадуется, но не сумеет выразить свою радость. Может быть, ей будет стыдно за себя и тяжело сознавать, что тебе все известно. Мне кажется, тебе не следует ожидать, что она будет настроена дружелюбнее, чем обычно.
– Да, так я и думал. О'кей, – и ничего не добавив, Чед вышел из машины и направился к парадной двери.
Он позвонил. Звонок прозвучал необыкновенно громко.
– Входи, – сказал открывший дверь привратник. – Твоя мать в телевизионной комнате.
– Спасибо.
Чед прошел мимо него и поднялся по лестнице в комнату, располагавшуюся рядом со спальней Сибиллы. Когда-то в этой комнате Валери держала свой гардероб. Теперь здесь располагались четыре телевизора, два больших кожаных кресла и круглый столик для кофе, заваленный книгами. Рядом с Сибиллой стояли бутылка коньяка и стеклянный сифон.
– Привет, – сказал Чед, остановившись в дверях, ожидая, когда Сибилла повернется к нему, оторвавшись от четырех телеэкранов, настроенных на различные каналы.
Увидев Чеда, Сибилла удивленно подняла брови.
– Ты что здесь делаешь?
– Подумал, что, может быть, составлю тебе компанию. Можно войти?
– Компанию? – повторила она. – Зачем?
– Я… ну… я смотрел… я видел… можно войти?
Она пожала плечами. Чед расценил этот неопределенный жест как разрешение. Он устроился в одном из огромных кресел, стараясь не скользить по мягкой коже и не утонуть в его необъятной глубине. Появился привратник, держа поднос с легкими напитками и тарелкой с хрустящим печеньем, поставив его на кофейный столик ближе к Чеду и безмолвно удалился. Чед скользнул по креслу вперед, налил бокал золотистого эля. Взял из корзиночки, стоящей около Сибиллы, кубик льда и с тарелки два печенья.
– Благодарю, – сказал он.
Сибилла смотрела на экраны телевизоров, ее глаза перескакивали с одного на другой и обратно. Чед ждал, нервно похрустывая печеньем и стараясь подцепить крошки, упавшие на колени.
– Ты говоришь, смотрел? Что? – наконец спросила его Сибилла. Она продолжала следить за экранами, хотя уже нажала кнопку дистанционного управления, отключившую звук.
– Лили. По телевидению. Я подумал, что тебе плохо, потому что она сказала…
– Знаю, что она сказала. Зачем ты пришел сюда?
– Я же сказал… Я думал, что тебе плохо.
– И что, ты полагаешь, мог бы сделать?
– Просто… – Чед съежился на кресле. Ему вдруг захотелось оказаться… неважно где, но совершенно в другом месте. Ему было невыносимо больно видеть напряжение, с которым мать держала голову. У нее был очень несчастный вид. В то же время он был немного напуган, так как в ней проглядывалось нечто неизвестное, жесткое и неприступное.
– Просто сказать, что я тут, – выпалил он. – Мне не нравится быть одному, когда случаются неприятности. Вот я и подумал, может быть, тебе тоже. Я не хочу, ну, чтобы ты была одна.
Губы Сибиллы пришли в движение.
– Очень приятно.
«Люби меня, – беззвучно молил Чед. – Пожалуйста, люби меня, пожалуйста, ну, хоть совсем немного!»
Она сидела неподвижно, глядя на экраны.
– Ты становишься совсем большим мальчиком. Таким же высоким, как отец.
– Да. Или выше, он говорит.
Плечи Чеда опустились. «Мне кажется, она не умеет любить. Может быть, никто никогда не учил ее любить. Кроме… Не думаю, что этому нужно учиться».
– Она лгала, – равнодушным тоном произнесла Сибилла. – Они все лгут про меня. Помнишь, я рассказывала тебе, что люди лгут?
Чед молчал.
– Помнишь?
– Да, – произнес он.
– Я извлекла ее из ниоткуда и превратила в одну из известнейших проповедниц в стране. И я брала себе только небольшую толику денег, присылаемых на строительство Грейсвилля, это причитающаяся мне компенсация. Я обо всем ей рассказывала: она сказала, что я могу поступать, как мне заблагорассудится, даже взять больше денег, если возникнет потребность, потому что я заслужила все это. Она знала, чем обязана мне. Но кто-то ее похитил и отравил ложью. Она сказала, что думала, будто любила меня! Заявила об этом по телевидению.
– Да, – сказал Чед. – Я только хотел, чтобы ты знала, что я рядом. И если тебе захочется поговорить или еще что-нибудь, например, пообедать, ты всегда можешь позвонить, и мы могли бы сходить куда-нибудь. Я мог бы просто сидеть и слушать, если ты захочешь поговорить. Потому что ты, ну, одна. В любой момент, когда захочешь.
Сибилла, казалось, внимательно следила за автогонками, которые показывали на одном из экранов.
– Мы никогда много не беседовали.
– Нет… пожалуй, нет. Но мы могли бы, ну, что ли, начать учиться.
– Я скоро буду в тюрьме, – вдруг взорвалась она. – Я лишилась всего, ради чего работала всю жизнь, ты знаешь? Не знаю, как это произошло, все так хорошо начиналось, а потом просто… рассыпалось. И вот теперь я отправлюсь в тюрьму. Ты будешь ненавидеть меня, когда я окажусь там.
– Можешь, ну, хотя бы посмотреть на меня? – попросил Чед.
Медленно Сибилла повернула голову. Они долго молча смотрели друг на друга.
В огромном кресле мать выглядела очень маленькой. Чеду почудилось, что она сморщилась. Волосы не были убраны с прежней тщательностью. На ней был махровый халат. Он ни разу не видел ее в халате; она всегда носила костюмы и платья, отделанные мехом, с яркими золотыми пуговицами или другими украшениями. «Она выглядит такой одинокой, – подумал он, – и только телевизоры составляют ей компанию».
