Джини едва сдержала уже готовый вырваться крик. Она откинула одеяло, бесшумно встала и прислушалась. Неизвестный осторожно шел в обратном направлении. Вновь скрипнула ограда. Джини сцепила руки, чтобы унять дрожь. Ушел ли незваный гость, или он просто ищет другой путь?
Босиком, не издавая ни единого звука, девушка прильнула к стене и стала двигаться в направлении горевшего в гостиной света. Шторы были задернуты, так что с улицы ее никто не мог видеть. Она прислушалась. Раздался скрип металлической калитки перед ступенями к ее входной двери. Сердце у девушки екнуло. Она бесшумно вышла в прихожую и прижалась ухом к двери. Так и есть, человек уже спускался по ступеням.
Шаги были размеренными, затем звуки замерли. Джини услышала, как кто-то приближается к окну. Девушка уже приготовилась услышать звук бьющегося стекла или отодвигаемой задвижки.
Ничего подобного. Вместо этого раздались шаркающие звуки. Шаги приблизились к двери, возле которой она стояла, и замерли.
Кто бы там ни находился, но он стоял так же близко к двери, как и Джини. Их разделяло всего несколько сантиметров тонкого дерева. Джини отчетливо слышала дыхание человека, каждый его вдох и выдох.
Страх парализовал ее. «Нужно было выключить свет, – подумала Джини, – но теперь уже слишком поздно. Я сейчас же должна решить, что делать, когда он войдет». Несмотря на испуг, сознание ее работало четко. Она словно наблюдала, как на скорости сто километров в час к ней приближается машина. «Я должна подвинуться так, чтобы оказаться за дверью в тот момент, когда он ее откроет», – сказала она себе. Джини сделала шаг, другой. В ту же секунду свет в квартире мигнул и погас.
От охватившего ее ужаса Джини еле слышно застонала. В непроглядной темноте она не видела буквально ничего. Девушка попятилась от двери и наткнулась на стол позади себя. Стоявшая на нем ваза полетела на пол и разбилась. Снаружи послышалось какое-то движение. Стоявший там человек потоптался и пошел прочь, он удалялся от двери, ступил на тротуар. Судя по звукам, человек направился в сторону сквера на площади. Теперь шаги были громкими и быстрыми и вскоре затихли в отдалении. Повисла гнетущая тишина.
На Джини накатилась волна облегчения, заструившись по ее жилам, словно свежая кровь. Она сделала маленький шаг и тут же порезала ногу битым стеклом. Осторожно, пытаясь не наступить на осколки вазы, она ощупью пошла через комнату. Ничего не видя впереди себя, Джини направилась в сторону письменного стола, в котором, как она помнила, лежал карманный фонарик. Шаря перед собой руками, она наконец наткнулась на ящик стола. Потянув за ручку, Джини стала рыться в его содержимом. Ее рука ощутила мягкое прикосновение кожаной перчатки, затем холодный металл наручников. Она стала судорожно шарить в самом дальнем конце ящика. Эта темнота была для нее невыносима. Она все еще рыскала в письменном столе, когда внезапно зазвонил стоявший на столе телефон. Звонок прозвучал так громко и неожиданно, что Джини едва не сбила аппарат на пол.
Кто мог звонить в такой час? Она ощупью стала искать трубку и, наконец найдя ее, вздохнула с облегчением: Паскаль, ну конечно же, это Паскаль! Крепко схватив трубку, она прижала ее к уху. В ней действительно зазвучал мужской голос, однако он принадлежал не Паскалю.
– Джини, – произнес он, – Джини, это ты?
По ее коже побежали мурашки. Голос был низким, густым и совершенно незнакомым.
– Джини, я знаю, это ты. Я вытащил тебя из постели. Слушай меня, Джини. Сейчас поздно, и для нас самое время поговорить…
– Кто это? – спросила Джини. – Что вам надо?
Не обращая внимания на ее вопросы, словно не слыша ее, голос продолжал говорить. Он почти шептал, слышимость была плохой.
– Ты сейчас в ночной рубашке, Джини? Думаю, что да. В белой, с голубой каймой на вороте? Мне она нравится. Она очень симпатичная. Такая тонкая ткань…
– Слушайте вы, как вас там… – попыталась перебить его Джини, чувствуя страх в собственном голосе. На ней действительно была тонкая хлопчатобумажная ночная рубашка – белая, с голубой каймой.
– Стой неподвижно, – продолжал говорить мужчина, снова не обращая никакого внимания на ее слова. – Вот так, хорошо, теперь я вижу твои груди сквозь этот тонкий хлопок. У тебя чудесные груди, Джини. Ты знаешь, что со мной происходит, когда я их вижу? У меня встает… Вся моя кровь устремляется прямиком в член, Джини. Он уже твердеет.
В этот момент рука Джини наткнулась на фонарик. Она вытащила его из стола и включила. При свете девушка почувствовала себя гораздо увереннее. Она держала трубку на расстоянии вытянутой руки и слышала змеившийся оттуда шепот. Тогда она поднесла трубку ближе и отчетливо произнесла:
– Ну вот что, ты, мразь! Сделай нам обоим приятно: засунь, что у тебя там затвердело, себе в жопу! Договорились?
И бросила трубку. В комнате повисла тишина. После этого Джини пошла в ванную и ее вырвало.
Она ни на секунду не сомневалась: кто бы это ни был, он позвонит опять. И когда ровно через пятнадцать минут снова раздался телефонный звонок, девушка по мере сил успела к этому подготовиться. С помощью фонарика и имевшихся в доме свечей она, насколько возможно, разогнала тьму. На столе рядом с телефоном она установила магнитофон, подключив к нему выносной микрофон и вставив чистую кассету.
Это был не самый лучший способ записывать телефонные разговоры, но для нее в данном случае единственно доступный. Когда раздался звонок, она сняла трубку и как только услышала мужской голос, плотно прижала микрофон к верхней части трубки. К сожалению, кое-что из его болтовни доносилось и до ее слуха. Джини напряженно прислушивалась. Те же слова, те же предложения, произносимые в той же последовательности, что и раньше…
Это был не обычный звонок. В трубке звучал не обычный человеческий голос. Джини слушала… магнитофонную запись. Вот почему и во второй раз звучали те же самые слова – они были записаны заранее. А с кем всего лишь два дня назад она говорила о записях, звучащих по телефонным секс-линиям? С Джоном Хоторном. Джини прислушивалась, стараясь абстрагироваться от слов и сосредоточиться только на интонациях голоса. Девушке казалось, что он принадлежит не Хоторну, хотя с уверенностью она этого сказать не могла. Голос звучал размеренно, произношение не было ни английским, ни американским, а каким-то усредненным. Слова звучали приглушенно, как если бы говоривший обернул трубку платком. И все же, несмотря на то, что речь звучала глухо, через какой-то фильтр и с магнитофонной ленты, чувствовалось, что произносивший их мужчина постепенно возбуждается. По мере того, как текст становился все более скабрезным, она слышала, как учащалось его дыхание.
