Не прошло и десяти минут, как Женя уже спешила к университету, благо что находился он в нескольких минутах ходьбы от ее дома. Александр Николаевич, к счастью, был на кафедре и, увидев свою подопечную, которая явно намеревалась войти к нему в кабинет, снял от удивления очки.
— Можно? — несколько запоздало выдохнула запыхавшаяся Женя, уже садясь на стул. Видя молчаливое недоумение профессора, сравнимое разве что со случаем появления у него в кабинете налогового инспектора, желающего возвратить ему налог, взятый с его профессорской, частной, практики, Женя заговорила быстро, стараясь не встретиться с ним взглядом: — Александр Николаевич! Не смотрите на меня так, словно эти выходные, которые вы мне подарили так щедро, словно у меня был день рождения, я буду просить у вас, как второй дубль в кино, еще раз. Да, я действительно пришла на кафедру в свой личный, безутешно оплаканный выходной день. И я не собираюсь говорить вам, что обстоятельства сложились так, что взять эти выходные я сейчас не смогу, но возьму потом. — Женя все же подняла на профессора свой незамутненный взор.
Глядя на нее, он смеялся одними глазами, глубоко пряча улыбку в мелкой сети морщинок вокруг глаз.
— Я тебе выходные дал зачем? — наконец промолвил профессор. — Чтобы ты по кафедре шлялась?
Нарочито грубоватый тон не обманул Женю.
— Александр Николаевич, миленький, какие выходные! Я без вас погибаю!
— Да говори ты, в конце концов, Женя! Ну не тяни за душу.
— У меня беда!
— Ну, Женя! Час от часу не легче! — Профессор встал, подошел к Жене, похлопал ее по плечу и снова вернулся за свой знаменитый профессорский стол.
Стол этот был особенным. Сделанный из натурального дерева средневековым мастером, он весь лоснился, отполированный тысячами прикосновений, и преданно хранил это тепло. Стол славился на весь университет и был сродни музейному экспонату. Кроме того, он служил в качестве лобного места для тех студентов, которые по неблаговидным причинам попадали к профессору. Александр Николаевич при этом был с ними подчеркнуто вежлив, их появление у себя в кабинете сопровождал неизменно вставанием и крепким рукопожатием. «Рад с вами познакомиться, — говорил он, раскланиваясь. — Прошу вас, соблаговолите представиться». От этих слов студенты моментально немели, бледнели и начинали говорить почти нечленораздельно, покрываясь при этом испариной. Но и это было еще не все. Профессор брал под белые рученьки к тому времени уже почти невменяемого штрафника, усаживал за свой стол, а сам становился напротив, со скрещенными на груди руками и немигающим взглядом.
Эту сцену Женя, будучи аспиранткой, видела много раз, и каждый новый спектакль профессор разыгрывал, как экспромт, вдохновенно и не повторяясь. Жене все это напоминало сцену из мультфильма про Маугли, когда великолепный в своей длинноте змей подзывал к себе онемевших от ужаса мартышек: «Ближе, ближе, еще ближе».
Конечно, студенты не выдерживали и просили извинения за свои прегрешения. Но если потом нужно было заступиться за этих бедолаг, профессор неизменно оказывался на их стороне. Так что вредным его не считали, хотя и побаивались.
Женя подсмеивалась над ними, она знала, что профессор прикладывает значительные усилия, чтобы его опасались студенты. Делал он это не из желания продемонстрировать свое превосходство над беззащитными студентами, а из необходимости держать их в узкой колее студенческой дисциплины. «Дисциплина должна быть, — уверял сам себя профессор. — Но и тайна тоже. Где есть непредсказуемость, там трудно предсказать, а значит, есть элементы волнения, а может быть, даже покаяния, на что я, ваш покорный слуга, и надеюсь втайне».
У профессора действительно была некая тайна, которую он скрывал не только от студентов и сотрудников своей любимейшей кафедры, но и от себя тоже: он даже и себе самому боялся признаться в том, что напускает на себя строгость и принципиальность только для того, чтобы никто не догадался, что на самом деле он бесконечно добр и мягок.
Как человек опытный, мудрый, наделенный умением тонко чувствовать, он прекрасно понимал, что его доброта могла испортить кого угодно, потому что, как всякое настоящее чувство, границ она не имела. А потому ему приходилось держать себя под контролем, напуская строгость и неприступность.
Но обмануть он мог только себя: студенты, как дети, верили не словам, они чувствовали сердцем. И профессора любили, добротой его с успехом пользовались, умудряясь при этом оставлять его в приятном заблуждении относительно его строгости и неумолимости. Студенты они и в Африке студенты — самая неунывающая, самая юная, самая талантливая, самая благодарная и самая находчивая часть человечества, которую всем сердцем любил профессор-психоаналитик, ее, Жени, научный руководитель Александр Николаевич Москвин.
— Женечка, — голос профессора был почти ласковым, — я давно привык к тому, что ты появляешься как стихийное бедствие, неожиданно и неотвратимо, и я, заметь, не пытаюсь тебя перевоспитывать, потому что понимаю, что это бесполезно: дождю не скажешь «Не лей!» Но, дорогая моя террористка, нельзя ли при этом хотя бы иногда щадить по-отечески любящее тебя, но уже, заметь, слабое профессорское сердце? Ну, говори, говори, что там у тебя опять горит.
— Александр Николаевич, мне нужны ваши связи. Ну, то есть ваша помощь, конечно, но в виде использования ваших связей. — Женя понимала, что от скромности она и в этот раз не умрет, но останавливаться на половине пути было не в ее характере.
— Яснее говори, Женя! Что конкретно ты хочешь, а там я решу сам, смогу ли я это сделать, и если да, то как. Сколько раз тебе объяснять — твои модели поведения подходят только тебе!
— Александр Николаевич, мне нужен молодой оперуполномоченный, желательно не урод.
— Ты что, замуж собралась таким образом? — Профессор удивленно поднял на нее глаза.
— Нет, мне в качестве консультанта нужен человек, знакомый с ведением уголовных дел, имеющий профессиональный навык сбора оперативной информации и имеющий к ней доступ.
— Ну, туману навела! А молодой-то зачем?
— Так мне с ним общаться!
— Ага! — Профессор торжествовал. — Со старым, лысым и слепым ты уже общаться не хочешь?
— Ой! — Женя поняла, что совершила бестактность. — Простите меня, я правда не хотела вас обидеть!
— Ну, положим, тебе это и не удалось. Я шучу, Женя. Но дело-то в том, что задача твоя почти невыполнимая.
— Тогда все пропало. — Женя почувствовала, что пол уплывает из-под ног. — Тогда я погибла.
— И что тебе угрожает? — полюбопытствовал профессор.
