Подойдя к малышу, она опустилась на колени.
– Тебе помочь?
Йоост смотрел своими ясными голубыми глазами то на ботинок, то на взрослую тетю; наконец, он кивнул и чуть-чуть улыбнулся.
– Вот, смотри! – Она повторила старый стишок, который говорила нянька, когда учила ее завязывать шнурки. – Мышка строит дом… обходит вокруг него… и выходит спереди! – Она подняла лицо к мальчишке. – Готово! Так хорошо?
Пухлая мордашка просияла; Йоост благодарно взглянул на Якобину. Потом, не отрывая от нее глаз, кивнул и медленно продолжил свой путь.
Флортье глядела на них, положив подбородок на сложенные руки.
– Ты умеешь общаться с детьми.
Якобина пожала плечами.
– Не так уж это и сложно. – Она неторопливо устроилась в шезлонге.
Ей не хотелось признаваться, что ее опыт на самом деле невелик. Общение с детьми ограничивалось зваными обедами и балами, когда ей не хотелось сидеть на глазах у всех у стены в ожидании приглашения на танец или знакомиться с очередным «завидным женихом». В такие часы она уходила из бального зала в комнату, где находились дети с их няньками, подпевала их песенкам, говорила считалки, радовалась, что дети легко принимали ее в свои игры, и забывала про свои обиды. Поскольку госпожа де Йонг ни в одном из своих писем не спрашивала об ее педагогическом опыте, Якобина тоже избегала этой темы.
Она показалась себе авантюристкой и под бесцеремонным взглядом Флортье уткнулась в книгу, не понимая в ней ни строчки. Потом с облегчением увидела краешком глаза, как девушка улеглась, положила руки под голову и закрыла глаза.
– Я считаю, – пробормотала через некоторое время Флортье, – что иногда нужно брать от жизни то, в чем она до сих пор тебе отказывала. Без всяких «но» и «если». Без зазрения совести. И тогда нужно ставить на карту все, что у тебя есть.
Якобина не ответила. Услыхав шорох, Флортье приоткрыла глаза и украдкой наблюдала, как та стянула с себя жакет, аккуратно сложила его и повесила на подлокотник. После внутренней борьбы Якобина торопливо сбросила обувь, с еле слышным вздохом облегчения поджала ноги и опять взялась за книгу.
Флортье закрыла глаза и с довольной улыбкой устроилась в шезлонге поудобнее.
Шелковый занавес, на котором смешались лазурь, индиго и кобальт, постепенно поднимался над горизонтом, открывая взгляду египетский берег. За ночь он заметно приблизился, стали различимы отдельные детали.
Четкие линии и геометрические формы Александрии казались легкими и воздушными. Из синевы воды и неба выступали купола и стены цвета имбиря и слоновой кости, льняного полотна и шампанского, старинное кружево минаретов. Город казался невесомым, рожденным из морской пены.
Зато Порт-Саид предстал перед взглядами пассажиров деловым и трезвым. Грузовые краны, склады, конторы и здание таможни размещались на песчаной косе. Дальше шли рестораны, отели и немногочисленные жилые дома. С палуб сгружались ящики, бочки и мешки. Неповоротливые пароходы, импозантные многомачтовые парусники и небольшие яхты ждали продолжения своего рейса в фарватере канала, прорытого в песке пустыни, либо уже медленно плыли дальше. На причале между извозчиками и грузовыми повозками сидели туземцы, готовые оказать путешественникам любые услуги. Они проворно хватали чемоданы, несли их к экипажам. Нищие выставляли напоказ обезображенные конечности. Уличные торговцы расхваливали на немецком, английском, французском и итальянском страусиные перья, почтовые открытки, веера и спички; темнокожие чистильщики обуви в просторных одеждах размахивали щетками, перекрикивая друг друга. На всем лежала тонкая пленка угольной пыли и сажи.
За Порт-Саидом начинался другой пейзаж, скудный и безжизненный. На берегах, оголенных солнцем, непогодой и временем, лишь изредка дрожали на ветру косматые финиковые пальмы. Из песка вырастали дюны, похожие на лежащих верблюдов, кое-где виднелись лодки с белыми треугольниками парусов, а с воды с криками взмывали в небо стаи птиц. По левому борту поднимались зубчатые горные хребты и отвесные скалы всех оттенков сепии и ржавчины. Справа каменистая пустыня напоминала складки дубленой кожи или шкуры льва. Все это озарялось светом вечернего солнца. Ветер доносил до путешественников запах соли и тысячелетней пыли, вечной и неизменной, как земля, которую она покрывала.
Когда перед килем парохода открылось море, цвет волн изменился. Прежде бирюзовые и изумрудные, они почернели, и теперь в них таинственно светилась жадеитовая зелень. В воде плавали дельфины, пролетали по воздуху в мощном прыжке и исчезали так же неожиданно, как и появлялись. С морскими просторами пришла жара; из-за нее дети капризничали, а взрослые быстро уставали и легко раздражались. На борту все затихло, воцарилась сонная, неподвижная тишь, когда под палящим солнцем любое движение казалось чрезмерным и вызывало обильный пот. Так прошли четыре бесконечно длинных дня и ночи.
Лишь после Баб-эль-Мандебского пролива, где близко подходят друг к другу Африка и Аравийский полуостров с причудливыми скалами и острыми утесами, ветер посвежел, воздух стал холоднее, а пассажиры ожили и повеселели. При ослепительном свете солнца «Принцесса Амалия» встала на якорь на рейде Адена, примостившегося у подножья высоких гор. Маленькие мальчишки и подростки, чья кожа цветом напоминала крепкий чай, окружили пароход на своих утлых скорлупках и громко предлагали товар – рога антилоп, зубчатые морды рыбы-пилы, морские звезды и всевозможные раковины, требовали baksheesh или демонстрировали свое умение нырять. Еще громче звучали голоса взрослых торговцев – те предлагали пестрые хлопковые ткани, фрукты, неизменные страусиные перья или просили обменять деньги.
Не прошло и четырех часов, а кладовые парохода снова наполнились фруктами, овощами, рыбой и мясом, а угольный трюм – черным золотом, окрасившим скалы Адена, его стены и крыши черной глазурью. Было слишком мало времени, чтобы сойти на берег и осмотреть город, но достаточно, чтобы устать от сутолоки и громких криков.
В полдень «Принцесса Амалия» снялась с якоря и двинулась дальше на юг. Зеленовато-синий Индийский океан принял судно с распростертыми объятьями, бурно, словно пылкий, заждавшийся любовник, грубый в своей неуемной страсти.
Флортье ковыляла по коридору. Пол уходил из-под ног, и хотя она старательно балансировала, помогая себе руками, все равно ее движения напоминали деревянную куклу-марионетку в неумелых детских руках. Пароход резко накренился и швырнул Флортье о переборку; она ударилась плечом и бедром и вскрикнула от боли.
