Мне совершенно расхотелось говорить про встречи и свидания. Полная безнадега. С другой стороны, именно поэтому мы и решили провести операцию «Блондинка», разве нет?
— Спокойнее, Харпер, спокойнее. До завтра подождать нельзя. Сегодня первый день операции, а значит, уже сегодня ты должна играть свою роль. Девочки меня убьют, если я приведу им прежнюю, ни капельки не изменившуюся Харпер. Обещала тупую блондинку, будет вам тупая блондинка.
Я вздохнула. Она права.
— Ладно. — Глубоко вдохнув, я решила: будь что будет. — Показывай, что мне надо делать.
К тому времени как я, сжимая в руке обещанный сэндвич с говядиной, удалилась с телестудии, Эмми успела научить меня куче необходимых вещей: блондинке нельзя говорить связно и аргументированно, зато положено пересыпать речь многочисленными «как бы» и «типа»; нужно кокетливо хлопать ресницами, а не смотреть уверенно в глаза собеседнику; грудь повыше, взгляд в пол. Почаще в ужасе распахивать глаза, демонстрируя непонимание элементарных вещей, разучиться читать между строк; полезно также вскрикивать время от времени: «Повтори, я не въезжаю!» и говорить тоненьким голоском — а я-то, наоборот, привыкла сохранять уверенный ровный тон. Эмми даже успела обсудить со мной вымышленные подробности моей новой профессии. Теперь я девушка из команды поддержки «Нью-йоркских гигантов».
Можно подумать, кто-то поверит. Ну кто примет тридцатипятилетнюю женщину, чья нога уже неизвестно сколько времени не ступала на порог спортивного зала, за девчонку-«зажигалку»? Однако Эмми от моих возражений просто отмахнулась.
Короче, усилиями подруги я стала превращаться в полную противоположность самой себе. Причем получалось до ужаса правдоподобно. Глядя на свое отражение в зеркале — платье цвета фуксии, повторяющее каждый изгиб тела, залитая лаком прическа и ресницы, похожие на двух гигантских пауков, — я поняла: еще немного, и королеве блондинок Джессике Симпсон останется только нервно курить в углу. Когда я вышла из студии, на ходу уминая сэндвич и с ужасом думая о предстоящем вечере, я уже чувствовала себя неизмеримо глупее, чем раньше.
Вы, наверное, удивляетесь, зачем я вообще согласилась на операцию «Блондинка». «У нее же и так все в порядке. Зачем ей притворяться кем-то другим?» — недоумеваете вы.
Вам хорошо говорить. Сомневаюсь, что ваша личная жизнь с такой же скоростью катится под откос, как моя. Или у вас тоже ситуация незавидная? Впрочем, тогда вы бы все сразу поняли и не стали бы спрашивать, зачем мне эта авантюра.
Смотрите сами.
Номер один: Джек. Мне восемнадцать, ему двадцать два, мы идеальная пара. Он заглядывает мне в глаза, признается в любви, посылает цветы, пишет романтические письма… а через семь месяцев вдруг заявляет, что хочет жениться и как можно скорее завести детей. «Ты что, Джек? — говорю я. — Мне надо закончить колледж. Пойти в юридический. Я пока не готова заводить детей». Он бурно протестует; я уступаю и говорю, что, может быть, подумаю об этом, когда закончу колледж, — мне всего девятнадцать, я еще не знаю, что вовсе не обязательно отказываться от мечты только потому, что так решил парень, от которого у тебя голова кругом. «Нет, — заявляет он, — я хочу детей прямо сейчас». — «Джек, послушай, — убеждаю я, — я не готова». Через три недели Джек звонит мне. Оказывается, в машине ему было откровение: Господь сказал ему, что баптисты (к которым он принадлежит) не должны встречаться с католиками (к которым принадлежу я). Еще два месяца спустя он объявляет о помолвке с баптисткой Сюзи, еще через месяц они играют свадьбу, и ровно через девять месяцев на свет появляется Джек-младший. «Ладно, — говорю я себе. — Это все религиозные заморочки. Дело не во мне».
Номер два: Джеймс. Мне девятнадцать, ему двадцать три. Он полная противоположность Джеку. В церкви, наверное, сроду не бывал. «Замечательно, — думаю я. — Вряд ли ему будет откровение в машине». Два года мы встречаемся. Джеймс работает газетным репортером в Колумбусе. Под конец выпускного курса в колледже я узнаю, что поступила в Гарвард, и чуть не прыгаю от радости. Джеймс, однако, недоволен. «Ты же собиралась остаться здесь и заканчивать юридический в Огайо», — дуется он на меня за праздничным шампанским, которое я заказала, чтобы торжественно сообщить ему великую новость. Я возражаю: мол, никогда ничего подобного не говорила и с детства мечтала учиться в Гарварде. «Да, но теперь у тебя есть я, — возмущается Джеймс. — С этим надо считаться». Я заверяю его, что считаюсь. Он может поехать со мной и работать в какой-нибудь газете в Массачусетсе. Или я буду часто приезжать в Огайо, а когда получу диплом, вернусь. «Ненавижу Бостон», — отвечает Джеймс, хотя, по моим сведениям, он там ни разу не был. Через две недели Джеймс оставляет мне сообщение на автоответчике: «Ты мне нравишься, но любви конец. Давай не будем больше встречаться. Надеюсь, расстанемся друзьями». Я несколько раз перезваниваю… увы, никто не берет трубку. «Ладно, — говорю я себе. — Просто он не хочет переезжать в другой штат. Дело не во мне».
Номер три: Дасти. Мне двадцать два, ему двадцать три. Он играет на гитаре в рок-группе. Познакомились мы в ирландском пабе Неда Девайна в Фенейл-холле. Я так сильно напилась, что не сразу сообразила: рок-гитарист без высшего образования не совсем мой тип. «Ладно, почему бы не попробовать, — пытаясь на трезвую голову разобраться в себе, размышляю я на следующее утро. — До сих пор с музыкантами встречаться не доводилось. Может, мне как раз нужен человек творческий». У творческого человека вскоре обнаруживаются тяга к спиртному и махровый пофигизм. Год мы встречаемся. Разумеется, я давно бы с ним порвала, тем более он мне, похоже, изменяет, а когда он рядом, его все равно что нет, потому что он пьян в стельку. Однако мне его жалко. Поэтому я чуть не падаю от неожиданности, когда на ужине в честь нашей годовщины Дасти мимоходом сообщает, что нашим встречам конец. «Вечно ты уткнешься носом в книжку и сидишь, — смачно рыгнув, говорит он. — Попроси бармена налить мне еще кружечку, когда будешь уходить, хорошо?»
«Ладно, — говорю я себе. — Просто он алкоголик и не вылезает из прокуренных баров. Дело не во мне».
Номера четыре, пять и шесть: Грег — 25 лет; Брэд — 27; Грифф — 26. После Дасти я решила пойти другим путем и начала встречаться со студентами Гарварда — с каждым продержалась по нескольку месяцев.
С Грегом мы учились в одной группе. Через три месяца после знакомства преподаватель во всеуслышание объявляет, что мне удалось попасть на практику в самую престижную компанию, и Грег заявляет, что больше не хочет меня видеть. «Ты всегда только и делала, что задирала нос, — обиженно бормочет он, выходя из аудитории. — Не звони мне».
