В руках у Жанетт камень.
Она нашла его в кармане черной куртки, которую давно не надевала. Обычный серый камень, довольно крупный, на нем выгравировано: В память о Висбю.
* * *
Что же произошло со мной в Копенгагене? Нечто настолько важное, что даже страшно об этом говорить. Сеньора, я тоже умею видеть, я могу предсказывать, совсем как моя бабушка.
Я только сейчас это поняла.
В последнее время я так много переезжала, ничего постоянного. Я снимала какое-то жилье, жила понемногу то в одном, то в другом месте, думаю, как раз то, что мне нужно, так решила. Это привносит в жизнь некую сумятицу, и, вероятно, поэтому становится легче.
Я жила у Симона, жила в художественной мастерской, в маминой студии в Сольне.
Останавливалась у случайного знакомого. Я, наконец, снимала квартиру отца и Беаты, когда они уезжали в Шотландию.
А вещи начали то и дело куда-то деваться.
Это не так уж важно, но именно потому, что я человек довольно собранный, это воспринималось как нечто невероятное.
У Симона я оставила большую банку с вареньем, которое сама сварила. А потом, когда я ночевала в мастерской, то искала эту банку там в холодильнике.
Чай из шиповника и стеариновые свечи я купила в Сольне, но была уверена, что оставила их у того случайного знакомого. Бывало, в очередной ванной комнате я лезла в шкафчик, чтобы взять флакончик с духами, который оставила у Симона, а в квартире на улице Каммакарегатан, где я выросла, много раз подходила к шкафу в гостиной, то есть к тому месту, на котором он раньше стоял, но уже десять лет назад, как Беата, переехав сюда, переправила его на чердак.
Да, мне всегда очень не хватает моих вещей. И той обстановки, в которой я жила прежде, перед очередным переездом. В последнее время я стала замечать, что, если переезжаешь достаточно часто, то все как бы переезжает вместе с тобой. Иногда только в виде тени или тоски по какой-то вещи, человек не любит ни с чем расставаться.
Прибыв вечером в Копенгаген, я долго стояла около вокзала, разглядывая все вокруг. Мне казалось, будто я впервые смогла вдохнуть полной грудью. Дома трудновато было экспериментировать, слишком много вопросов.
Обожаю большие вокзалы по вечерам. Небо, окрашенное газовым дыханием города в темно-лиловый цвет, поезда и аэропорты, своими огнями освещающие ночную тьму.
Народу почти не было. С пешеходного моста, где я стояла, видны были пустые рельсы, а вверху на фасаде – огромные электрические часы. Они показывали 23.15.
Часы были красными, и мне казалось, что это очень красиво. Они не походили на обычные черные плоскости с желтыми точками. Цифры были сделаны из неоновых малиново-красных трубок, благодаря чему их квадратные очертания слегка смягчались округлостью. Когда минуты менялись, мгновенно все чернело, ровно на столько, чтобы успеть закрыть и снова открыть глаза.
Дыра во времени.
В нее я и заглянула.
Я совершенно не была к этому готова, никогда не думала, что такое может со мной произойти. Что у меня может возникнуть предчувствие или видение. Я просто стояла, уставшая и радостная, и смотрела на часы.
23.16.
Чернота.
И вдруг я вижу. Ни с того ни с сего.
Вижу окно, большую белую оконную раму. За окном зима, темно, и – вжик, какой-то звук, и все окно покрыто чем-то красным, словно забрызгано кровью. Все это на какое-то мгновение. И передо мной снова цифры на часах.
23.17.
Я точно это видела. Все происходило прямо перед глазами и в то же время внутри, в мыслях. Очень похоже на то, что я испытываю, когдаслышу твой шепот, Сеньора. Хотя сейчас мне было спокойнее. Так все ясно и четко, вот и все мои ощущения. Я даже не испугалась.
Я постояла немного, подождала, не произойдет ли что-нибудь еще.
На другой день я отправилась в Глиптотеку. Всегда туда захожу, когда бываю в Копенгагене. Обычно я даже зарисовываю некоторые скульптуры. Но на этот раз меня тянуло туда нечто другое, мучительное желание полюбоваться на прекрасное. Еще у входа я остановилась, не могла насмотреться.
На цоколе стоял тяжеленный бронзовый лев, покрытый зеленоватой патиной. Я не удержалась и потрогала его. Положив руку на спину льва, я почувствовала мощь его мускулов. В этом льве будто играла жизнь, била ключом. Казалось, что в бронзе заключена была настоящая львиная сила.
Этот лев не был мертвой, неподвижной фигурой, вещью, мимо которой проходишь и просто отмечаешь взглядом. Я долго смотрела на него, я гладила змею у его ног, я с опаской сунула руку ей в пасть и нащупала зубы.
Она могла бы меня укусить.
Потом я вошла в музей.
И я созерцала, созерцала…
Заметив в маленьком темном зале египетские статуэтки, я почувствовала смутный жар, запорхала вдоль витрин, словно ночная бабочка, взбесившаяся от света. Маленькие изысканные статуэтки богов, черные, с золотыми украшениями. Точеные головки из нежно-зеленого нефрита, белоснежные бюсты с остатками краски вокруг глаз и рта. Крошечные лица, которые так и хочется потрогать пальцем. Статуи гордых котов с глазами из янтаря.
Я созерцала.
Холодно-синий, горчично-желтый и зеленый залы музея со скульптурными портретами греков и римлян. Множество белых, из тяжелого мрамора голов. Какие все разные! Я была тут много раз, но впервые увидела, что они совсем живые, что на губах сейчас заиграет улыбка, а в уголках рта появятся ямочки. Хочется поцеловать.
Я нежно гладила щеки белых, мягких статуй и, когда никто не видел, проводила рукой по ключице, по ямочке на шее.
Не знаю, связано ли это между собой: то, что я видела, глядя на часы, и как я смотрела на скульптуры в Глиптотеке.
Думаю, связано, думаю, у меня открылось новое зрение.
В поезде, который вез меня домой, я увидела очень красивого мужчину, он сидел неподвижно, похожий на статую, вероятно, этим он меня и привлек…
Но ведь я знала, что все не может быть таким чарующим.
* * *
Через несколько дней после возвращения в Стокгольм Тереза оказывается с Симоном в кафе. Их столик у самого окна, и тротуар, который виден через стекло, привлекает внимание Терезы, хотя она вся поглощена своим рассказом. А взгляд Симона направлен на стенку кафе, он слушает Терезу, повернувшись к ней боком, – это его обычная поза в таких случаях.
– Это было словно награда, и все мои раздумья отступили в прошлое, будто пелена спала с глаз, и я увидела все очень ясно. Но ЗДЕСЬ, – Тереза обводит взглядом зальчик кафе, – здесь я не могу так видеть. Здесь нет ничего нового, тоска и скука.
Во время рассказа Терезу не покидает ощущение, что ей не удается точно описать те магические переживания. Те волшебные яркие картинки, которые будто бы потрескались от привычного, обыденного стокгольмского воздуха. А может быть, все из-за Симона, тоже привычного и обыденного.
