сильной быть, гордой и знающей себе цену. Он такую меня полюбил, а не слезливую кисейную барышню. Возможно, всколыхнется в нем что-то. Я не поверила его заверениям в любви. Это страх потерять привычное. А вот осталась ли яркая искра ко мне? Ответ еще предстоит выяснить. А что потом? Не знаю, совсем не знаю. Я уверенно и жестко заявила о разводе, но не готова к нему морально. Как к этому подготовиться можно?! Моя жизнь в одночасье изменилась, то, что создавалось годами рухнуло в момент. Всего три слова и предлог…
У меня есть другая…
– Дикость какая, – шепнула, взглядом свою крепость оглядывая. Вот моя кухня с моей посудой, бокалами и множеством ваз и вазочек – люблю я их в интерьере! В спальне мое белье и подушки, а в ванной моя мочалка! Только муж больше не мой! Это сложно в голове уложить, а сердцу принять нереально просто!
Когда же это случилось? Где я ошиблась? Оступилась в чем? Когда внимание его утратила, что на других женщин смотреть начал? Я всегда красивой быть старалась, ухоженной, подтянутой. Фитнес, спа, салоны красоты, шмотки стильные, сексуальные, модные. Разной для Вадима хотела быть. Я развивала Нику и развивалась вместе с ней. Даже четвертый язык выучила. Мне они легко давались, а учеба в институте привила любовь к ним. Я пыталась быть не скучной, не тупеть с годами, общественные инициативы поддерживала, чтобы занятой и для мужа в том числе быть. Чтобы ждал порой, как я жду.
Мои труды даром не пропали. Я ведь не затюканная домохозяйка, я могу нравится мужчинам. Вадиму льстило, что на меня заглядывались. Его самолюбие еще больше вверх устремлялось от понимания, что для меня только он желанен. Мой муж в этом уверен был на тысячу процентов. И прав был, прав. Пусть мы переступили этап влюбленности, экстаз новизны утратили, но страсть не иссякла. Она сменилась глубоким осознанным чувством. В нашей постели больше не было неожиданных фейерверков, но было единение тел: когда знаешь каждую клеточку, каждый миллиметр плоти и безошибочно уносишь партнера к звездам. Да, о полигамности мужчин не слышал разве глухой, но помимо звериных инстинктов покрыть большинство самок, есть базовая потребность любить и быть любимым. Возвращаться в дом, где тебя ждут и принимают, выслушают и помогут. В богатстве и бедности, болезни и здравии, в горе и радости. У нас осталось только горе.
Я истерично рассмеялась и успокоиться минуты две не могла. Вадим даже не пытался оправдываться, прощения просил сухо. Семью сохранить хотел, естественно, но там лейтмотивом: мое, моя, хочу! А я на искренность надеялась. Молчала, не подталкивала, но ждала. Такие вещи должны из души литься без толчков в спину, только тогда им вера есть. Расскажи все, поделись своим грехом и смятением, и вместе решим, как быть дальше. Есть ли в принципе, что спасать? Я не святая и могу с плеча рубануть, но я не такая максималистка уже, чтобы из-за подозрений и фантазий, пока ничем не подкрепленных, разводиться. Возможно, еще не произошло самого страшного – измены сердечной помноженной на деяния плоти. Возможно…
Я увлекся коллегой…
Поверила бы, что за рамки ненамеренного влечения, не подкрепленного физиологией и душевной привязанностью «это» не вышло? Не знаю. Простила бы, если покаялся бы? Не знаю. Пока Вадим уехал думать. Вполне возможно, думать: любит ли меня, или новое чувство успело дать всходы, корнями в сердце прорасти. Если любовь умирает, то происходит это именно так: атрофируется с годами, а когда время приходит, отпадает, как хвост у ящерицы, за который дернули случайно. Или, наоборот, неслучайно? Но рана кровоточащая в любом случае будет…
– Мам, – после короткого гудка сказала я, – ты на работе? Можно приехать?
Через пять минут я уже мчала в Боткинскую больницу. У меня мама заведующая онкологией там – знает, как людей утешать, а мой случай не самый тяжелый. Для вселенной, естественно, для меня – полнейшая катастрофа.
Мама, как назло, нашлась в ординаторской, обычно гудящей врачебным персоналом. Я коротко постучала, вошла, быстро обстановку оценила: кроме нее, уборщица баба Тая – сто лет работает здесь. Как и мама.
– Здравствуй, Катюш. У тебя что-то срочное? У меня обход в стационаре через десять минут, – спросила врач с ног до головы Нина Михайловна и снова в компьютер уткнулась. На работе она в первую очередь доктор, а потом уже жена, мать, бабушка.
– Мам, – пискнула я и не сдержалась – заплакала.
– Катя! – ахнула она.
– Матерь божья, – услышала возглас бабы Таи.
Через секунду меня обнимали родные руки, заботливые, материнские.
– Девочка моя, что случилось? Ника? Вадим? – она гладила меня по волосам, таким же светлым, как у нее, успокаивающе, ласково. Она столько раз людям плохие новости говорила, что готова ко всему – ничего не боялась. – Не плачь, Катюшенька. Не плачь.
– Мне Вадим изменяет, – взвыла и всхлипывать начала. В красках представила, как он, возможно, делал это. Как ту другую – коллегу – раздевал, тягучими поцелуями распалял, страсть пьянящую пробуждал. Это он умел. Всегда умел.
– Так, пойдем, присядем, – она повела меня к столу. – Баб Тая, чайник щелкните.
– Конечно-конечно, – сказала та, а потом к нам присела. Любопытно ведь! Чужие проблемы и страдания больше интереса вызывают, чем все счастье мира. Такова уж природа людская.
Мама гладила меня по руке, пока рыдания не утихли, и платок подала, чтобы нос вытереть. К тому моменту чай подоспел и баранки какие-то.
– Что там у вас произошло?
Я достаточно подробно передала наш разговор с мужем. Может, подскажут что-то. Говорят же, что со стороны виднее. Да и опыта у слушателей побольше моего.
– Ты точно решила, Кать?
– А что ты предлагаешь? – всполошилась я. – Простить его?!
Конечно, не точно! Но я хорохорилась.
– Кать…
– Мам, он даже не просил об этом! Он просто свое отдавать не хочет. Будто я вещь, ему принадлежащая!
– Ты этого не знаешь наверняка, – мягко парировала она. – Жизнь – она, знаешь, разная бывает. Поверь, я многое повидала: мужчин, которые бросали жен после мастэктомии, и тех, кто из последних сил боролся за возможность рядом хотя бы лишний день побыть. Немного разбираюсь. Вадим – не самый плохой человек.
– Человек, да, но не муж! – в сердцах отрезала. Хотя Вадима нельзя было назвать козлом, по крайней мере до последних событий.
– Он тебя бьет? Много пьет? Тунеядец? – это уже баба Тая спросила.
– Нет, конечно, – нахмурилась я. Вадим – мужчина. Мужчина в самом верном понимании этого слова. Совсем не принц, далеко не идеал, но от него такая бешеная энергия исходила, магнетизм истинно первобытный. Он даже пах какой-то дикой самцовостью и дело не
