Я люблю его всем сердцем и равнодушия вперемешку со злостью и крупинкой безысходности не перенесу.
Глава 8
Кирилл
– Ты, мать твою, где? – рявкает отец, стоит мне ответить на звонок.
– Что, прости?
За все свои тридцать пять лет я ни разу не слышал такого обращения отца ко мне. Подобная участь миновала меня сразу, как отец решил сделать меня преемником, руководителем его компании. С братьями, конечно, дело обстояло иначе. Там я и не такого наслушался, но что Саша, что Глеб вели разгульный образ жизни, а отец все время пытался их вразумить.
Саша остепенился не так давно, перестал кутить по клубам, взялся за голову и работает, да и Глеб вроде как тоже. По крайней мере, я совсем недавно у него был, вытаскивал из передряги. Удивился, когда узнал, что его подставили, и в тюрьме он оказался ошибочно. Да и девочка у него неплохая, не одна из тех, кто обычно у него бывает. Кажется, и этот брат пришел в себя и взялся за голову.
– Ты слышал, – басит отец в трубку. – Я в кабинете сижу, жду. Секретарша сказала, ты с бабой какой-то уехал.
– Допустим. Я не могу покинуть рабочее место? Что за тон, отец?
– Ты приезжай, – слегка смягчается. – Приезжай, я тебе, блядь, такой тон покажу…
Отец бросает трубку, а я еще некоторое время растерянно смотрю на экран телефона. Однако все же еду в офис. Все-таки именно туда я и собирался, пока не позвонил отец.
Не спеша захожу в лифт, поднимаюсь на свой этаж и захожу в приемную. Диана тут же поднимается со своего места и, запинаясь, сообщает, что в кабинете меня ждет Виктор Николаевич. Даже здесь отец успел нагнать страху. Диана едва ли не трясется вся, а я ее на работу брал из-за стрессоустойчивости и адекватности. Что он с ней сделал?
Когда захожу в кабинет, сразу понимаю, что отец в ярости. Мой настольный маятник отбивает размеренный ритм и отражает тишину негромким постукиванием. Рядом еще один антистресс крутится вокруг своей оси и обратно. По разъяренному взгляду отца, которым он на меня смотрит, понимаю, что успокоиться они ему не помогли.
– Что случилось? – спрашиваю.
Не помню, чтобы за те дни, что мы не виделись, произошло что-то из ряда вон выходящее. Груз по-прежнему не отдают, мы все так же теряем деньги. Да и тогда отец не выглядел таким недовольным, как сейчас. Тут что-то другое.
При виде меня он встает из моего кресла и обходит стол. Предоставляет мне возможность сесть на свое место. И молчит. Ходит взад-вперед, тяжело дышит. Я в это время кучу возможных вариантов в голове просчитал, начиная от потери денег и заканчивая банкротством. Его нам один из журналистов сулил, но, по моим данным, этого не произойдет, даже если мы будем простаивать по всем объектам, а не по одному, как это происходит сейчас.
– Так в чем дело? – тороплю отца.
Он останавливается аккурат напротив моего стола и швыряет передо мной с десяток фотографий. На всех них мы с Кирой. Понятия не имею, кто их делал, зачем и почему до сегодняшнего дня они не всплыли, но я удивляюсь. Несколько месяцев назад на этом можно было неплохо сыграть, раздуть целый скандал, а сейчас… ничего не осталось. Пламя превратилось в жаркие угли, которые, надо заметить, еще тлеют. Думал, что давно нет, а увидел ее сегодня и понял, что не забыл. Реагирую на нее так же остро.
– Что это? – спрашиваю почти спокойно.
Почти, потому что при виде фотографий внутри что-то неприятно екает. Дергает, не позволяя свободно дышать, словно сковывает.
– Ты еще и спрашиваешь? – восклицает. – Ты хоть представляешь, чем нам это обернется?
– Между нами давно ничего нет, – отсекаю. – Мы два месяца не виделись и не общались. Не вижу проблемы.
– Не видишь проблемы? – отец переходит не на крик, нет, он слегка голос повышает, но сам оттенок какой-то будто замогильный… глухой, сиплый. – Ты, мать твою, совсем охуел?
Вдобавок к словам он с силой впечатывает ладонь в столешницу. На этом я встаю со своего стула и возвышаюсь над отцом, имея зрительное и физическое преимущество. Хочу, чтобы отец вспомнил, что я не тот сын, с которым он может себе позволить так разговаривать. Судя по крепко сжатым челюстям, это срабатывает. По крайней мере, дальше отец говорит уже тише, только вот что он говорит:
– Я не буду спрашивать, зачем ты вообще к ней полез. Я спрошу – как так вышло, что она ждет от тебя ребенка?
Вот теперь я понимаю злость отца и его состояние. Еще не знаю, что чувствую после его вопроса. Смятение, растерянность, непонимание. Мы ведь… предохранялись. Вспоминаю тот единственный раз в душе, но после она при мне выпила таблетку, разве что…
Делаю глубокий вдох и выдыхаю, восстанавливаю дыхание и сердечный ритм, который разогнался еще после фотографий. Беременность. Какая, к черту, беременность, и откуда отцу об этом известно?
– Откуда ты узнал о беременности?
– От ее отца, вестимо… Объясни мне, Кирилл… Почему так трудно держать член в штанах тогда, когда это необходимо? Она ведь девочка совсем. Молоденькая, неопытная. Красивая – безусловно. Слепой разве что не заметит, какая она, но ты ведь не мог не понимать, что такая, как она, должна тусить в клубах и знакомиться с молодыми парнями. А ты… ты ей едва ли не в отцы годишься.
Его слова режут мне слух, потому что в отцы Кире я уж точно не гожусь. Пятнадцать лет разница большая, но не огромная.
Отец садится в кресло напротив. Я – следом в свое. Сидим молча, каждый думая о своем. Я абсолютно не понимаю, как так вышло, что Кира забеременела. Она, помнится, детей не хотела точно так же, как и я. Да и какие ей дети? В двадцать лет, отец прав, ей гулять нужно. Теперь я думаю, что зря вообще ее трогал. Не стоило. В первый раз – ладно, но потом… у нее вся жизнь впереди, а я эту часть уже прожил.
– Ты женишься
