— Ладно, — хмыкает Медведева. — Война план покажет. Но я все-таки Сашке расскажу про твою авантюру, она ж сюжеты берет из жизни. Говорила она мне, что ни с какой фантазией не сравнится то, что мы вытворяем в реальности. Вот оно живое подтверждение.
— Ой ладно! — кривлюсь я. — Ничего такого. Двое взрослых людей договорились о взаимопомощи…
— Ну да, ну да. Особенно эпизод с поэтом…
— Я б еще раз послушала, — ржет Алка. — Очень вдохновляет.
Да уж. Именно в этот момент Бергман приговорил коньяк…
Глава 10. Ты — мне, я — тебе
— Но таки что мне за это будет? — спрашиваю я, стараясь не захохотать.
Посмотрите, какой ушлый гусь. И ведь его план может сработать! Как это я сама не додумалась? Моя тактика проигрывает его стратегии. Мелко плаваю, недалеко мыслю. Гера прям себе путь к свободе расчищает уверенно.
Бергман же, услышав мой вопрос, заметно оживляется.
— Сережки? Браслет? Гарнитур? — перечисляет он, вглядываясь в мое размалеванное под путану лицо, в надежде уловить момент, когда моя алчность будет удовлетворена.
— Это все материальное, — завожу я свою пластинку.
— А чего тебе нематериального надо? Душу мою, что ли? — злится Герман.
— Не совсем, — вздыхаю я. — Мне нужно тело…
Герман бледнеет и наливает себе еще коньяка.
— Мы так не договаривались, — его решительности можно позавидовать.
Ишь ты, а вчера так резво ухватился за мою грудь.
— Так мы только начали, — пожимаю я плечами. — Сейчас договоримся.
Лицо Бергмана вытягивается от таких неприкрытых домогательств. Пф-ф, небось, если какая писюха начнет шарить у него ниже ремня, он заднюю давать не будет.
— Эм… Яна… — пытается он вразумить меня. — Ваш… э… цветок достоин лучшего, я на него не претендую. Я не люблю кактусы и гербарий даже по отдельности, а уж все вместе…
— Моя невинность останется при мне, это даже не обсуждается! — я укоризненно смотрю на Германа взглядом матери настоятельницы женского монастыря. Герман выдыхает.
— Почки и прочий ливер не продаю, — облегченно бурчит он.
— Мне нужен комплект органов, но во временное пользование. Неужели вы думаете, что только вы страдаете от неуместного внимания родственников или, хуже того, противоположного пола.
Все. Кажется, я выбила почву у него из-под ног. Теперь можно договариваться.
— Тебя одолевает противоположный пол? — неверным голосом проговаривает Герман, как будто ослышался.
— Не так, чтобы очень, — честно отвечаю я. — Но несколько назойливых мужчин проходу не дают.
— Надо брать, — искренне советует Бергман. — Пока не передумали.
Ах ты, зараза ювелирская!
— Мой выбор еще впереди, но так вышло, что я приглашена на свадьбу, где жених, увидев меня, может бросить невесту у алтаря, так сказать…
— Невеста — ты? — уточняет Герман, не моргая.
— Нет. Но мне желательно быть не одной, нужен кто-то, кто хотя бы отдаленно будет похож на мой идеал, чтобы жених не решил, что у него есть шанс. Вы, конечно, в отличие от жениха, очень далеки от эталона, — тяну я, — но что поделать.
— И каков этот идеал? — дернув щекой, спрашивает Бергман.
Я достаю телефон, нахожу фотографию бывшего и предъявляю на строгий суд.
Бывший, как ему и полагается, выглядит как мокрая мечта.
Ясен пень, я бы не стала его увековечивать, когда он шарахался по квартире в носках и трусах. Так что Димка выглядит впечатляюще.
— Я просто обязан уточнить, не выдаешь ли ты желаемое за действительное?
— Увы, нет, — скорбно отвечаю я. — Жених ко мне тяготеет.
Герман, видимо, задетый за живое, задается резонным вопросом:
— И чем же это я хуже вот этого?
— Он — поэт!
— Да что ты говоришь? — поражается Бергман.
— Да, он написал мне великолепные, хоть и непристойные стихи! — и я тут же принимаюсь декламировать: — У тебя между ног раскаленный меч, у меня между ног — пламя…
Герман закашливается, поперхнувшись коньяком.
— Да, пожалуй, я как-нибудь по старинке буду яйца катить.
— Вы определенно не романтик, — соглашаюсь я, у меня уже скулы сводит от попыток не засмеяться. — Я вне поля вашего поражения.
— Меня это устраивает. И давай на «ты». Если договоримся, пригодится.
— Если вы согласны… ты согласен на мои условия, почему бы и нет.
— Не сказать, чтоб я был в восторге, но справедливо. Только надо что-то делать с твоей внешностью. Как, прости господи, с такими ногами ты докатилась до этого… — взгляд Германа мечется от брошки до пуделиных кудельков и к фуксии.
— Я, так и быть, пойду на встречу и надену что-нибудь молодежное…
— Нет! — Бергман даже голос повышает. — Нет! Я сам!
— Наденешь что-то молодежное? — приподнимаю я брови.
— Я сам тебя переодену! Мне надо только прийти в себя, составить договор, а там я попробую сделать из тебя человека. Хотя бы на эти два месяца.
— Договор?
— Ну, конечно! Все пропишем в деталях, чтобы ни одна сторона не нарушила.
— Ладно, давай накидаем пункты пока…
И пока мы упоенно собачимся, Герман пересаживается все ближе и ближе ко мне. Минут через десять я ловлю его на том, что он принюхивается.
— Что ты делаешь? — возмущаюсь я, потому что против воли у меня от этого бегут мурашки.
— Раздражают твои духи. Ты не пробовала великолепную классику? «Красная Москва» тебе очень пойдет, — сварливо огрызается Бергман, застигнутый за подозрительным поведением.
— Пиши в договор, и буду перед каждой встречей брызгаться именно ей.
Догадываясь, что я его троллю, он, сузив глаза, разглядывает мое лицо. А может, пытается угадать, какую мордочку можно на нем нарисовать, чтобы не вздрагивать. Впрочем, его взгляд приковывается к губам. Кажется, кого-то перестает пугать фуксия, потому что взгляд Бергмана подергивается опасной дымкой.
Надо вписать в договор, чтобы он не садился так близко без нужды, не нюхал меня и пялился на губы так, что их начинает покалывать.
