class="p">— Я тут тебя всячески поддерживаю.
— Да в жопу твою поддержку!
— Да ты нихрена от него сейчас не добьешься. Это как до фонарного столба сейчас доебываться, — Юра делает глоток виски. — Но я могу за компанию попричитать с тобой. Это очень приятно.
— Я не ожидал от тебя такого, — Петр поскрипывает зубами.
— Да, как ты мог? Она тебе детей родила, — Юра с наигранной печалью вздыхает. — А ты в большие сиськи нырнул.
— Юра, блять!
— Что? — Юра смотрит на разъяренного Петра. — Ты видел ее сиськи?
— Я тебя в окно выкину, — рычит Петр.
— А я как мячик оп и обратно, — Юра расплывается в улыбке. — И мы еще не в той кондиции, чтобы слюни распускать, — протягивает бутылку, — и говорить по душам. Есть, конечно, риск, что мы придем к мычанию по душам, но…
— Там люди ждут, — Петр сжимает кулаки.
— Да похуй. Человека закопали, канапе со вкусом слез покушали, повздыхали, а теперь сами найдут выход. Не потеряются.
Медленно сползаю в лежачее положение.
Я не чувствую своих внутренностей, будто я внутри полый, а тихое сердцебиение — лишь отголоски жизни, что покинула меня.
— Не время бить зятя по попке ремнем, — Юра трясет бутылкой перед Петром. — А любая порка должна быть результативной, а ты даже не знаешь, какой результат должен быть.
— Результат будет один, — закидываю ноги на подлокотник диванчика, — развод, — закрываю глаза, — Лилия Петровна — птица гордая, а я — вшивый кобель.
— Выпьешь за это? — с коротким смешком спрашивает Юра.
Глава 14. Детка
Гордей, Лева и Яна сидят у пруда. Он вусмерть пьяный, и я в нескольких шагах чувствую алкогольные пары, но это совершенно не пугает наших детей.
Привалились к нему с двух сторон, а он держит их за руки и молча покачивается в пьяном угаре.
Уже темно и прохладно.
Гости все разошлись. Алиса с мамой и с пьяным папой сидят на кухне и вспоминают, каким был мой свекр, периодически срываясь в слезы и риторические вопросы ”как же так?” и “почему?”.
А я ищу не Гордея, даже не детей, а Пастухова. Он где-то потерялся.
Нет, он не уехал. Его ждет водитель, который пытался несколько раз дозвониться до этого толстого клоуна, который устроил в кабинете самую настоящую попойку.
Мой папа и Гордей чуть ли не выползли на бровях из кабинета, после пытались устроить драку у лестницы, но разошлись… Ну, как разошлись. Расползлись в разные стороны, обещая друг другу серьезные разговоры завтра, а сегодня же траур.
Надо уважать мертвых.
А Пастухов испарился, и я не могу понять, как ему это удалось.
Как и того, что подруга моя дала мне, по словам Веры, дезинформацию.
Не были они у отеля “Валетайн” и не обжимались на парковке. После этой ремарки Верочка ушла. Могла, конечно, солгать, но смысл?
А смысл Алке придумывать небылицы?
И только сейчас я понимаю, что в ее рассказе было мало конкретики о той, кого тискал за жопу Гордей. Да, проскользнуло, что была брюнетка, но сколько в мире брюнеток?
У Алки фонтанировали эмоции, которые и меня захлестнули и кинули на виток ревности и возмущения.
Да глупость какая. Нахрена Алке врать? Чтобы что?
Ничего не понимаю, блин.
— Мам, — Яна оглядывается, — идем к нам.
— Ребят, холодно, — кутаюсь в легкую шаль. — Давайте в дом, а я ищу друга папы.
— Какого? — неразборчиво и удивленно вопрошает Гордей.
Оборачивается и падает с тяжелым вздохом.
— Пастухова, — сдержанно отвечаю я. — Где он?
— Он мне не друг.
Лева помогает Гордею сесть, и тот его рывком привлекает к себе и прижимается щекой к его виску. Опять тяжело вздыхает.
— Где он может быть?
— Я не знаю, — глухо отвечает Гордей. — Спит, может, где. Может, пешком ушел?
— За территорию никто не выходил.
Обнимает Яну, и целует ее в макушку. Очень трогательно, если не знать, что у папули есть беременная любовница.
Прикусываю язык, чтобы сдержать себя от опрометчивых слов.
— Лева, Яночка, уже поздно, — тихо говорю я. — Помогите папе встать, добраться до дома и уложите его спать, — включаю фонарик на смартфоне, — я пойду Пастухова искать. И сами ложитесь. Я к вам потом загляну.
— Пойдем, пап…
А я торопливо ретируюсь, потому что задержусь и выплесну на детей всю правду. Сорвусь, и будет мне все равно до уважения к мертвым, живым, близким и родным.
Эгоизм, требующий криков и некрасивой истерики, когтями и клыками дерет сердце.
И если я сейчас найду Пастухова, то отбуцкаю его, как грушу для битья.
Будет смешно, если он где-то тоже помер.
Почему-то мне кажется, это было бы в стиле этой жирной акулы, которая хочет стать частью нашей семейной драмы и еще хочет усугубить ее и изуродовать.
Тяжелые шаги, и я останавливаюсь среди кустов роз. Шаги затихают, только вдохи и выдохи становятся громче и тяжелее.
— Гордей, это ты?
— Да.
— Чего тебе.
— Ищу Юру, — пьяно причмокивает и опять вздыхает. — А тут ты. Детей отправил спать… Они даже меня послушались.
Он еле ворочает языком. Оглядываюсь. Высокая широкоплечая тень покачивается.
— Ты едва на ногах держишься. Зачем так пить?
— Опять начала.
— Мне теперь тебе и слова не сказать?
— Да, я бы предпочел, чтобы ты молчала.
— Ясно, — поджимаю губы и иду дальше.
Гордей пыхтящим кабаном прется за мной. Я опять останавливаюсь. Он — тоже. Я молча оборачиваюсь.
— У тебя фонарик, детка, а у меня его нет. Светоносная ты моя… — икает и тяжело выдыхает, отмахиваясь от комаров. — Детка.
А меня от “детки” озноб пробирает.
Под одним из кустов садовник свекров забыл секатор и перчатки. Я на суде могу прикрыться состоянием аффекта, если сейчас воткну секатор в шею Гордея несколько раз?
— Я тебе не детка, — цежу я сквозь зубы.
Глава 15. Дорогая моя жена
— Точно, ну какая же ты детка, — цыкает Гордей. — Дорогая же… тебя не тошнит от этого слова? — медленно повторяет. — Дорогая… дорогой, — а затем копирует мои интонации, — дорогой, я сегодня с подружками на встречу побегу.
А после вскидывает руку,
