– Ничего страшного, что ты уехала, у меня все хорошо. Я скучаю, но много занятий. Будет возможность, обязательно приезжай. И не волнуйся.
Мать тихо всхлипывала и оставалась там, куда уехала. Как я понял, там у нее был обещанный огромный дом, большой сад и огород. Она не работала, а старалась обеспечить уют тому самому человеку, который наконец ее дождался.
Отец и Татьяна Николаевна о матери говорили открыто, доброжелательно, подчеркивая, что ее отсутствие в моей жизни – явление временное, что это просто что-то типа командировки, за время которой ее место никто не займет. Я скучал по матери, ценил деликатность окружающих людей, но как получилось, что однажды я Татьяну Николаевну назвал «мамой», я так и не понял. Мне вспоминается, что она сама этого страшно испугалась, словно присвоила чужую вещь. Она покраснела, что-то проговорила, а потом замолчала, делая вид, что ничего не произошло. Жена отца растерялась, потому что в этом слове была и совсем другая ответственность за человека, который к тебе так обращается, и неудобство перед той, которая именовалась так по закону и по родству. Я был далек от таких тонкостей, я просто назвал так человека, который стал мне близким, почти родным; который лечил меня от ангины, перебинтовывал ступни и мазал ссадины, готовил диетические бульоны и ругал меня за ошибки в фуэте и с которым я был на одной душевной волне.
Впрочем, это случилось лишь однажды, в дальнейшем я обращался к ней так же, как и раньше, по имени-отчеству.
Чем ближе был выпускной класс, тем меньше было у меня свободного времени и тем меньше я задумывался о том, что со всеми нами произошло. В училище мы все уже привыкли к нашему расписанию – танец и общеобразовательные предметы были соединены в одно, и зачастую литература или история подавалась как часть специальности, рассматривалась через призму нашей основной деятельности. Многие предметы, которые не положено изучать в общеобразовательной школе, у нас преподавались очень подробно, и педагоги подчеркивали, что без музыковедения или истории танца стать полноценным исполнителем невозможно. К тому же нас приучили к мысли, что класс – это единый творческий коллектив, для которого учеба и профессиональная практика должны быть едины. К выпускному классу мы вполне осознали собственную исключительность и совершенно не понимали зыбкость наших творческих надежд. Мы смотрели в будущее так, словно балетов было великое множество и каждому из нас сразу же раздадут партии Дон Кихота и всевозможных Принцев. Амбициозные родители подогревали эту самоуверенность, предпочитая не замечать очевидность – афиши с фамилиями главных исполнителей можно было заказывать в типографии хоть на десять лет вперед.
Меня в училище всегда хвалили. «С таким экстерьером и таким прыжком – будущее обеспечено!» – эта фраза одной из ведущих педагогов неожиданно дала мне фору перед остальными. Мой друг Егор, отлично выступающий в характерных танцах, по этому поводу грубо шутил:
– С таким экстерьером да на собачью выставку, цены бы нам не было и в медалях была бы вся грудь.
По привычке я не обижался. Дивиденды от своей внешности, которая удачно совместила яркую красоту матери и мужественность отца, я получал регулярно. Меня освобождали от общеобразовательных уроков для участия в концертах, я приветствовал почетных гостей, вручал какие-то поздравительные адреса – одним словом, на какое-то время стал лицом училища. Не могу сказать, что это мне нравилось, но рутиной учебной жизни меня не допекали. От чего я никогда не отказывался и никогда не пропускал, так это занятия танцем.
– Надо иногда себе и отдых устраивать, – выговаривала мне Татьяна Николаевна, – разве можно такое расписание выдержать.
Я только улыбался – что в этом тяжелого – два урока русского языка, два урока литературы, два урока классического танца, обед и два урока «исторического танца»? Ну да, ноги болели, пальцы немели, но я обожал это ощущение силы и собственной выносливости, ощущения послушного тела, легкости, прыгучести. Я был горд собой, своими достижениями, был горд тем, что именно мне из всего выпуска пророчили успех.
К окончанию училища я подошел с несколькими сольными партиями, небольшой грыжей позвонков и с сумасшедшей влюбленностью в девушку по имени Вероника.
Одно из негласных балетных правил – танцевать сможет тот, кто обладает природными физическими данными, упорством и обаянием. При приеме в училище всегда обращают внимание на внешность. Таким образом, как легко представить, симпатичных девушек в училище было предостаточно. Но мы «балетных» не любили. Мы столько раз танцевали с ними дуэтом, столько раз репетировали выходы, столько станцевали спектаклей. Мы видели их на уроках, в столовой, в библиотеке. Мы знали недостатки их характеров, их предпочтения в еде, их капризы. Они перестали быть загадкой еще за три года до окончания училища. Мы видели в них скорее сестер, но никак не объекты влюбленности. Мы любили «городских». Любили пухлых, щекастых девушек, которые уплетали булки с мороженым, не боялись застудить ноги, имели крепкие толстоватые бедра и мягкие плечи и руки. Любили то, что было для нас далеким. Вероника была именно такой. Когда я пригласил ее к нам в дом, она за обедом съела кусок пирога с фасолью – необычное, но очень вкусное коронное блюдо Татьяны Николаевны, тарелку борща, пюре с котлетой и чай с пирогом. Жена отца радовалась, а мне оставалось только налегать на отварное куриное мясо, цветную капусту и, как награда за воздержание, кисточку белого винограда.
– Господи, да я уже отвыкла, чтобы так изумительно ели, – только и произнесла Татьяна Николаевна, глядя на мою подругу
– Твоя мать классная и отлично готовит, – сказала Вероника, когда я ее провожал домой. Я не стал ее поправлять, только думал о том, как бы этот пронзительный мартовский вечер не заканчивался. Как бы не опускались сумерки на каналы, на темные стволы деревьев и студеный ветер не выбеливал льдом мокрую мостовую. Мне очень не хотелось, чтобы эта девушка с румяными щеками исчезла в подъезде своего дома.
– Погуляем еще? – Я уже видел перекресток у ее дома.
– Ты с ума сошел?! Холодно же, пойдем лучше ко мне.
Я замер. Этого приглашения я ждал давно, целых три месяца. Мне хотелось посмотреть, как живет Вероника, мне хотелось оказаться с ней наедине, присмотреться повнимательнее, прислушаться к тихому голосу. Впрочем, я не обманывался – несмотря на тихий голос и внешность школьницы-отличницы, Вероника была намного опытнее меня. Она училась на втором курсе университета, ездила в географическую экспедицию и по телефону знакомым мужчинам говорила «не гони», в смысле – не болтай ерунду. Мне она понравилась именно тем, что была совершенно не похожа на моих одноклассниц, на девушек интересных, но каких-то одинаковых.
