– Пульс очень слабый. Организм обезвожен. Сделаем уколы и отвезем его в районную больницу.
Они были поражены, услышав хриплый шепот:
– Нет! Не надо меня увозить отсюда.
– Мы заботимся о вашем здоровье, абу! – обратилась к больному Джесмайн, называя его в почтительной форме «отец». – Мы – врачи.
Он неожиданно открыл глаза, и Джесмайн увидела, что это вовсе не глубокий старик. Глаза были совсем не старческие, ясные, светло-зеленые. Когда лицо его исказила гримаса боли, блеснули молодые крепкие зубы.
– Это не старик, – шепнула она Коннору.
– Но он очень плох. Такое низкое давление! – мрачно отозвался тот. – Принесите металлическую коробку из багажника, – сказал он хаджу Тайебу, застывшему у входа в святилище.
Джесмайн положила руку на лоб отшельника, – кожа была сухая, как пергамент. Осмотрев ногу, она и Деклин поняли, что ее надо ампутировать выше колена.
– Что с вами случилось? – спросил Деклин.
– Я молился наверху, на насыпи, потерял равновесие и упал, дополз сюда…
– Сколько времени вы тут?
– Часы, дни…
Когда он полз, в рану набилась грязь, поэтому он не истек кровью. Сколько же дней он был без воды и пищи?
В машине была фляжка с водой, Джесмайн поднесла к его губам, но он был так слаб, что сделал лишь два глотка.
Постепенно начал действовать морфий; раненый перестал стонать, выпил еще воды и заговорил:
– Добрые люди есть повсюду. Здесь были бедуины, они накормили меня и оставили воды… Благослови их Аллах…
– Вы поправитесь, – сказал ему Деклин. – Мы отвезем вас в больницу. – Но он не отвечал, уставившись вдруг на Джесмайн, нагнувшуюся к нему. Потом он поднял исхудалую руку и, отодвинув ее абрикосового цвета тюрбан, увидел светлые волосы и вскрикнул:
– Мишмиш! Мишмиш! Абрикосик! Джесмайн покачнулась и выдохнула:
– Что?! Что вы сказали?
– Мишмиш, я думал, что ты мне снишься, но это ты, живая!
– Захария! Закки! – Она обернулась к Деклину: – Это мой брат.
– Ты знаешь, я везде искал Захру, – хрипло шептал Захария, – но не нашел… Я шел от деревни к деревне, всюду спрашивал, но ее не было. Не судьба мне найти ее…
– Не говори, Закки, – умоляла Джесмайн со слезами на глазах. – Мы тебя вылечим, только береги силы!
– Нет, не вылечите, – улыбнулся он. – Но я благодарен Всевышнему, что он позволил мне увидеть тебя перед смертью, Мишмиш…
– Да, – сказала Джесмайн, еле сдерживая рыдания, – я тоже счастлива, что мы увиделись. Но что мы оба делаем здесь, так далеко от дома?
Он поднял на нее затуманенный взгляд:
– Ты… помнишь… фонтан в саду?
– Я помню. Молчи, не утомляйся.
– Зачем мне беречь силы, я умираю. Мишмиш, виделась ли ты… – лицо его исказила гримаса боли, – виделась ли ты с семьей, после того как отец изгнал тебя? Как это было ужасно!
Ее слезы лились на руки Захарии.
– Молчи, умоляю! Мы спасем тебя!
– Ясмина, я чувствую – Божья милость пребывает с тобой. Бог опекает тебя, он держит руку на твоем плече и направляет твой путь. Его касание легко, но Он вернул твоей душе мир и покой.
– О, Закки! – всхлипнула она. – А если бы мы не нашли тебя? Как страшно тебе было одному!
– Со мной был Бог, – выдохнул он еле слышно Деклин бросил на Джесмайн озабоченный взгляд.
– Мы должны перенести его в машину, не то будет поздно.
– Мишмиш… Боль уходит…
– Это подействовало лекарство.
– Спасибо тебе за это, сестра моего сердца, и вам тоже, – Захария посмотрел на Деклина. – Но вас самого мучает боль, брат мой. Я вижу это по ауре, которая вас окружает.
– Не разговаривайте, абу, берегите свои силы.
Но Захария дотронулся до руки Деклина, потом взял ее в свои руки и сказал:
– Да, вы страдаете. – Он посмотрел в лицо Деклина и сказал, как будто что-то увидел и понял в нем: – Вы не виноваты. Это не ваша вина.
– О чем вы?
– Она пребывает в мире, и вы тоже должны обрести мир.
Деклин вздрогнул и отвернулся.
Джесмайн склонилась над Захарией. Он прошептал, полузакрыв глаза:
– Теперь я ухожу к Богу, настал мой час. – Захария погладил золотистые волосы, упавшие из-под тюрбана на плечо Джесмайн. – Бог привел тебя домой, Мишмиш. Твоим странствиям в чужих землях пришел конец. – Он слабо улыбнулся и с последним дыханием прошептал – Передай мою любовь Тахье. Мы встретимся с ней в раю.
Джесмайн опустила его безжизненную руку и прошептала:
– Во имя Аллаха прощающего, милосердного. Нет Бога кроме Бога, и Мухаммед Пророк Его.
Она долго сидела неподвижно у смертного ложа. Moлчание пустыни окружало святилище, потом донесся вой одинокого шакала. Тихо плакал хадж Тайеб, растроганный смертью паломника. Деклин тронул Джесмайн за плечо и сказал:
– Темнеет, мы должны зарыть его. Идите с хаджем Тайебом в машину, а я выкопаю могилу.
– Нет, я должна участвовать в этом, похоронить брата – мой долг, – возразила Джесмайн.
Когда они завалили могилу камнями, чтобы ее не разрыли шакалы, и Джесмайн выцарапала на камне, лежавшем над головой Захарии слово «Аллах», хадж Тайеб прошептал:
– Восхвали Бога, саида, твой брат лег в землю, находящуюся под покровительством и Аллаха, и богов древности.
Джесмайн заплакала, и Деклин бережно обнял ее.
Когда Амира вышла из автомобиля, клан Рашидов, собравшийся провожать старейшину рода в Мекку, встретил ее изумленным молчанием. Был сезон, когда неистовый хамсин засыпал Каир раскаленным песком и гравием, но в Порт-Суэце, откуда отправлялись корабли в Саудовскую Аравию, солнце проливало свое золотое благословение с безоблачного неба, а Суэцкий залив расстилался бирюзовой гладью, не тронутой дуновением даже легчайшего ветерка.
Родные привыкли видеть Амиру в черном; теперь она была в белоснежных одеждах паломницы, – она хранила их в сундуке Долгие годы, исполненные надеждой посетить святые места ислама. Белое платье и тончайшая белая вуаль преобразили старую женщину, придали странную в такие годы девическую легкость ее облику. И походка Амиры была легкой и стремительной, как будто колдовские белые одежды освободили ее от бремени лет.
Причиной волшебного преображения Амиры были, конечно, не одежды, а восторг осуществления заветной мечты. Она должна была наконец увидеть Мекку, где тысячу четыреста лет назад родился святой Пророк Мухаммед и куда веками стекались истинно верующие – немусульманам доступ в Мекку был запрещен.
Последние недели Амира провела в посте и молитвах, чтобы достигнуть «икрам» – состояния чистоты, освободиться от всего суетного и подготовить душу к приобщению к величайшей святыне ислама. Каждый мусульманин, готовящийся к паломничеству в Мекку, должен был отбросить все суетные мысли и отказаться от знаков мирского тщеславия – на шее и руках Амиры не было ни единого украшения.
