Дверь у основания лестницы была открыта, а на дворе не было видно ни души. Паскаль вышел с поднятыми руками, держа камеру над головой. Оказавшись в пяти метрах от входа в минарет, он наклонился и аккуратно поставил фотоаппарат на землю. Завывание сирен резало слух, и слева, у въезда в парк, Паскаль уже видел боковым зрением синие вспышки полицейских мигалок. Вытянув руки по швам, он двинулся в сторону от синих мигающих огней – через двор и на основную дорогу. Он полагал, что, вероятно, ему ничего не грозит, поскольку мертвый французский фотокорреспондент может явиться неудобством, ненужным осложнением. И все же, пока он шел, его спина постоянно ощущала холодок смерти и собственную уязвимость.
Паскаль вышел на главную дорогу за две секунды до того, как в парк въехала первая полицейская машина. Отсюда он не видел своего фотоаппарата, но знал, что его уже забрали. Паскаль пошел широким шагом, направляясь к открытому пространству, раскинувшемуся между мечетью и проходной резиденции американского посла. Там он перепрыгнул через ограду, быстро пересек покрытое травой пространство и дорогу.
Паскаль добрался до проходной через несколько секунд после того, как началось подлинное столпотворение. Люди бежали во всех направлениях, подъездная дорожка была заблокирована автомобилями. Приехали первые машины «Скорой помощи», и выскочившие из них мужчины в белых халатах бегом кинулись в сад позади дома. В воздухе мигали огни спецмашин, выли сирены, и вдруг в стороне от всего этого бедлама Паскаль увидел седовласого мужчину. На своем инвалидном кресле он двигался по дорожке из сада. Он подъехал к группе врачей и быстро поехал рядом с ними туда, куда они направлялись, но затем, видимо, передумал. Он направился влево, затем вправо, развернулся на месте, чтобы посмотреть на машину «Скорой помощи». Затем внезапно остановился на самом краю подъездной дорожки.
Совершенно один, крепко сжимая ручки своего кресла, он сидел посреди всей этой мятущейся толпы, сумбурных выкриков, мигающего света и воющих сирен. Затем к нему подбежали двое мужчин в черных пиджаках. Один склонился над ним, второй, всхлипывая, встал рядом на колени.
Приехала вторая машина «Скорой помощи», затем третья. Ворота уже не закрывались, беспомощно пропуская все новые автомобили и людей. Паскаль, растерявшись, уже собрался войти, когда чья-то рука прикоснулась к его локтю. Быстро обернувшись, он увидел Джини и рядом с ней огромную фигуру телохранителя по имени Мэлоун.
– Заберите ее отсюда, – сказал Мэлоун. – Увозите ее поскорее.
Паскаль снял пиджак и накинул его на плечи девушки. Вся ее одежда была пропитана кровью, она едва могла передвигаться. Когда Паскаль повел ее прочь, он в последний раз обернулся, чтобы кинуть еще один взгляд на царивший позади хаос.
Мужчина в кресле-каталке изогнул спину дугой и воздел к небу обе руки. Лицо его исказилось отчаянием и болью. Последнее, что увидел Паскаль, было то, как старик выкрикивал проклятья и они уносились в небеса.
Заупокойная служба по Хоторну, как и ожидал Паскаль, состоялась в Вестминстерском соборе. Это была мрачная, но великолепная церемония.
И Мэри, и Джини настояли на том, чтобы присутствовать на ней. Паскаль отправился туда с меньшей охотой. Он воспринимал эту службу как некую кульминацию последних недель, полных недомолвок, дезинформации и лжи.
– Ну ладно, – сердито сказал Паскаль вечером накануне службы, – я понимаю, почему там должна присутствовать Мэри, но мы-то тут при чем? Его похоронили как героя, а такой заупокойной службы удостаиваются только выдающиеся государственные деятели. Но мы-то с тобой знаем, что он представлял собой на самом деле. Почему мы должны принимать участие в этом балагане?
– Потому что я смотрю на это по-другому, – ответила Джини тем спокойным и упрямым тоном, которым она начинала говорить всякий раз, когда Паскаль заговаривал о Хоторне. – Ты чувствовал бы то же самое, если бы находился там в тот момент, когда погиб Хоторн.
В этих словах Паскалю почудился скрытый упрек, и он промолчал. Он не стал спорить и возражать, поскольку видел, что это причиняет Джини боль, и согласился сопровождать ее.
Они сидели в гулком и огромном соборе с левой стороны. Органист играл токкату и фугу Баха. На церемонии, которая должна была начаться через десять минут, по мнению Паскаля, присутствовало семьсот или восемьсот человек. И тем не менее четверть мест все еще пустовала. В двери то и дело входили новые группы людей. Впереди них, ближе к высокому алтарю, расположился целый сонм знаменитостей. Паскаль узнал среди них многих известных людей: английские политики и дипломаты, большинство членов кабинета, включая самого премьер-министра. Тут были высокопоставленные государственные служащие, промышленные воротилы, генералы и адмиралы, три газетных магната, в том числе и друг Хоторна Генри Мелроуз, редакторы нескольких газет, знакомые лица из телекомпаний и многие другие знаменитости: писатели, кинорежиссеры, дирижер, оперный певец, которые, насколько было известно Паскалю, являлись друзьями семьи Хоторнов.
Он взглянул на Джини и Мэри. Обе были облачены в черное. Лицо Джини было напряженным и бледным, Мэри находилась на грани слез. Паскаль посмотрел на своеобразную «программку» заупокойной службы и увидел, что она включает в себя чтение Библии, отрывков из Шекспира и «Санктус» из «Реквиема» Моцарта. «Играют на самых тонких струнах», – подумал Паскаль, и губы его сжались.
Первый ряд сидений справа все еще пустовал. Паскаль знал, что там сядут члены семьи. Он вспомнил похороны Хоторна на Арлингтонском кладбище, которые транслировало Си-эн-эн. Там доминировал отец Хоторна, сидевший на своем кресле-каталке возле могилы, и хрупкая, одетая в черное и под черной вуалью фигура Лиз, стоявшей рядом со свекром, опустив руки в черных перчатках на плечи двух светловолосых сыновей. В тот день ее сопровождал младший брат Хоторна Прескотт, рядом находились его сестры со своими детьми. Паскаль пытался угадать, сколько членов этой семьи прилетит сюда и будет присутствовать на заупокойной службе.
Вскоре он получил ответ на этот вопрос. Присутствовавшие вполголоса переговаривались, и от этого, приглушаемый звуками величественной музыки, под сводами собора раздавался сдержанный монотонный шум. Несмотря на музыку, запах благовоний, присутствие священнослужителей и многочисленной охраны, находившиеся в храме воспринимали происходящее не только как религиозную церемонию, но и как некий спектакль. Здесь царила такая же атмосфера, как в театре, когда до поднятия занавеса остаются считанные секунды. Внезапно наступила полная тишина.
