Дождь льет все сильнее, маленький парк опустел. Под навесом остался лишь он. Вдали за деревьями маячит проезжая часть, машины проносятся мимо, обливая с ног до головы зазевавшихся пассажиров.
Уже четверть первого.
Энтони О’Хара напоминает себе все причины, по которым ему есть за что быть благодарным судьбе. Его доктор поражен тем, что он вообще еще жив. Энтони подозревает, что тот уже давно мечтает рассказывать его историю в качестве предостережения пациентам с повреждениями печени. Его крепкое здоровье — издевательство над авторитетом врача и над всей медицинской наукой в целом. Может, и правда отправиться путешествовать? В Конго ему не хочется, а вот Южная Африка — это интересно. Например, Кения. Приду домой и все обдумаю, говорит себе он, чтобы хоть чем-то занять голову.
Скрипят тормоза автобуса, раздается сердитый крик курьера-велосипедиста. Достаточно просто знать, что она любила его, была счастлива — вполне достаточно. Одно из преимуществ старости — умение взглянуть на вещи с разных точек зрения. Однажды он любил женщину, которая, как выясняется, любила его куда сильнее, чем он полагал. Вот и все, этого должно быть достаточно.
На часах двадцать одна минута первого.
Как только он собирается встать, убрать газету и пойти домой, рядом со входом в парк останавливается маленькая машина. Он ждет, надежно скрытый от посторонних глаз тенью навеса.
Сначала ничего не происходит. Затем распахивается дверь и с громким звуком открывается зонтик, из-под него видны только ноги и темный плащ. Фигура наклоняется что-то сказать водителю, а потом ноги идут прямо в парк, по узкой тропинке, ведущей к навесу.
Энтони О’Хара непроизвольно встает, поправляет пиджак, приглаживает волосы. Ему глаз не оторвать от этих туфель, от этой решительной походки, от царственной осанки, заметной даже под зонтиком. Он делает шаг вперед, не зная, как поступить, что говорить. Сердце бьется где-то в горле. Ноги в темных колготках останавливаются прямо перед ним. Зонтик медленно приподнимается, и он видит ее. На ее лице играет все та же — совершенно такая же! — улыбка, она смотрит ему прямо в глаза. Он потерял дар речи — может только смотреть на нее, а в ушах звенит лишь одно имя: Дженнифер!
— Здравствуй, Бут, — говорит она.
Элли протирает рукавом запотевшее окно у пассажирского сиденья. Она припарковалась на Редрут и наверняка навлечет на себя гнев парковочных божеств, но ей все равно — она не может тронуться с места.
Дженнифер уверенно идет по дорожке. Элли замечает, что она идет чуть медленнее, чем обычно, — все-таки боится. Пока они ехали сюда, пожилая женщина дважды просила ее повернуть обратно, говоря, что она все равно опаздывает, что все пропало, все бесполезно. Элли осталась глуха к ее протестам и напевала: «Ля-ля-ля, ля-ля-ля», пока Дженнифер Стерлинг не заявила с нетипичным для нее раздражением, что Элли «ведет себя просто нелепо».
Она смотрит, как Дженнифер идет вперед по аллее, и боится, что еще немного — и та развернется и убежит. Да, вот неоспоримое доказательство того, что с возрастом любовь представляется людям не менее опасной штукой, чем в молодости. Слушая рассказы Дженнифер, Элли то ощущала себя победительницей, то думала, что все пропало. Вспоминала, как бесконечно анализировала слова Джона, пытаясь убедить себя в том, что все хорошо, когда все было очевидно плохо. Вспоминала, как магическим образом видела какие-то чувства, какую-то надежду за словами, о значении которых могла лишь догадываться.
Но Энтони О’Хара — существо совершенно другого рода.
Снова протерев окно, она видит, как Дженнифер замедляет шаг и останавливается. Энтони выходит из укрытия и кажется ей выше, чем на самом деле. Он подходит к самому краю навеса и встает прямо перед Дженнифер.
Стройная женщина в плаще и библиотекарь стоят лицом друг к другу Даже издалека Элли видит, что они не замечают ни дождя, ни маленького, аккуратного парка, ни любопытных взглядов прохожих. Кажется, они могут просто стоять и смотреть друг другу в глаза тысячу лет. Дженнифер опускает зонтик, слегка наклоняет голову набок и подносит руку к лицу Энтони, а он накрывает ее своей ладонью и крепко прижимает к щеке.
Элли Хоуорт смотрит на них еще секунду, а потом отворачивается от окна, которое быстро запотевает, перелезает обратно за руль, промокает нос платком и заводит машину. Настоящий журналист всегда знает, когда наступает время уйти со сцены.
Дом стоит на улице с типовой застройкой в викторианском стиле. Оконные и дверные проемы выложены белым кирпичом, несочетающиеся по цвету и стилю жалюзи и занавески говорят о том, что здесь живут несколько человек. Элли глушит двигатель, выходит из машины, идет к парадному входу и смотрит на имена рядом с двумя звонками. Напротив квартиры на первом этаже только его имя. Элли немного удивлена, она думала, что Рори наверняка снимает квартиру с друзьями. А с другой стороны, что она знает о его жизни до того, как он начал работать в газете? Собственно говоря, ничего…
У нее в руках большой коричневый конверт со статьей, на конверте — его имя. Она с трудом проталкивает конверт в почтовый ящик, и он с громким стуком падает на пол. Выйдя из парадной, Элли садится на приступок, пряча нос в шарф. В последнее время она полюбила сидеть на одном месте и наблюдать за тем, как вокруг нее вращается мир, а жизнь идет своим чередом, иногда совершая совсем неожиданные повороты.
На другой стороне улицы высокая женщина провожает сына. Он натягивает капюшон, вставляет в уши наушники и уходит не оглянувшись. Немного поодаль двое мужчин стоят около открытого капота большой машины и увлеченно болтают, совершенно не обращая внимания на двигатель.
— Ты неправильно написала имя Руарид, — раздается знакомый голос за спиной.
— Я вообще много в чем была неправа, — оборачиваясь, отвечает Элли.
На Рори та же футболка с длинным рукавом, в которой он был, когда они познакомились. Ткань выцвела, наверное, он носит ее уже несколько лет. Ей всегда нравилось, что он не придает особого значения одежде. Она знает, что эта футболка очень мягкая на ощупь.
— Хорошая статья, — помахивая газетой, говорит он. — «Дорогой Джон, пятьдесят лет прощальных писем о любви». Ну что, ты теперь снова самая крутая девчонка в отделе?
— На данный момент — да. Там, кстати, есть одно письмо, которое я придумала. То, что я хотела бы сказать, если бы у меня был шанс.
— Дженнифер разрешила тебе напечатать первое письмо, — замечает он, как будто не слышал, что она сказала.
— Да, анонимно. Она такая молодец. Я все ей рассказала, и она меня поняла.
