Бобби первая высвободилась из объятий, вытирая глаза.
– Пошли, – сказала она и провела мать в комнату, отделанную в яблочно-зеленые и терракотовые тона, выходящую на маленький задний дворик.
– Нравится? – спросила Бобби.
– Очень милый дом.
– Папа сказал, что ты была здесь вчера вечером. Он показал тебе квартиру?
– Да нет, не совсем.
– Хочешь покажу? – оживленно предложила Бобби.
– Нет, доченька, спасибо, но… не сейчас. Попозже.
– Ах да, – сказала Бобби, усаживаясь с ногами в кресло. – Какие-то тайны. Папа сказал, что ты хочешь о чем-то со мной поговорить, но больше ничего не объяснил. – Она усмехнулась, ее глаза искрились весельем. – Надеюсь, ты не будешь поднимать большой шум из-за гонок, мам? Я все равно не стану слушать, хотя я тебя очень люблю, ты же знаешь.
Губы Александры растянулись в улыбке, но глаза остались печальными.
– Да, это я знаю.
– Тогда в чем дело? – Бобби выпрямилась в кресле. – Ты снова выходишь замуж?
– Нет, конечно, нет.
– А что же тогда? – Веселье на ее лице сменилось тревогой, а потом и страхом. – Это что-то серьезное? Ты не больна?
Александра медленно покачала головой. Она с трудом заставила себя посмотреть в глаза дочери.
– Нет, Бобби, я не больна.
– Мама, что случилось? Ты меня пугаешь.
Но Александра все еще медлила.
– Мама?
– Ну ладно, – вздохнула она.
Александра открыла сумку и достала письмо.
– Что это?
Александра сглотнула, но ком у нее в горле не сдвинулся с места.
– Это письмо, – проговорила она еле слышно. – От меня к тебе. Не хотела я показывать его тебе, но теперь я знаю, что другого выхода нет.
Бобби взволнованно и озадаченно взглянула на мать.
– Как видишь, оно довольно толстое. – Она встала и дрожащей рукой протянула конверт дочери.
– Ты хочешь, чтобы я прочла прямо сейчас?
Александра кивнула.
– А я пойду погуляю. Есть тут парк поблизости?
– Да, на 60-й улице. – Бобби все еще смотрела на нее в испуге. – Чего ты хочешь, мама? Что я должна сделать?
– Я хочу, чтобы ты прочитала письмо. На это потребуется время. А потом, если сможешь, я хочу, чтобы ты пришла ко мне и сказала, что ты думаешь.
– Ладно, – тихо сказала Бобби.
– И еще, Бобби…
– Да?
– Прости меня.
Александра высоко держала голову, пока не дошла до угла, зная, что Бобби следит за ней из окна, но потом силы оставили ее, она поникла, как увядший цветок. Страшный груз, который она несла много лет, вдруг обрушился на нее всей своей тяжестью, грозя раздавить.
В парке она нашла скамейку и села, рассеянно гадая, сколько пройдет времени, прежде чем Бобби придет, если она вообще появится. Женщины проходили мимо нее, катя перед собой детей в колясках, ведя на поводках собак. Некоторые улыбались ей, другие взглядывали на нее с любопытством.
Александра сидела и смотрела в пространство.
Два часа спустя Бобби подошла к концу письма. Несколько раз на нее накатывали слезы и ей приходилось прерваться. Сердце болезненно сжималось, но она продолжала читать.
Она перевернула последнюю страницу.
«…Вот, Бобби, мы и дошли до самого конца. Завтра утром я покину Онфлер, мое надежное убежище, и приеду к тебе с этим повествованием, с этой хроникой нашей жизни.
Я не хотела, чтобы ты знала правду; возможно, в этом была моя ошибка. Как я уже говорила, мне не хватало мужества. И теперь я решилась открыть тебе все только потому, что ты готова совершить страшную ошибку, приводящую меня в такой ужас, что я просто не могу позволить своей единственной дочери рисковать своей жизнью только из-за того, что от нее когда-то скрыли правду.
Посмотри еще раз на картину. Она говорит правду. Бог мне свидетель, Бобби, Андреас твой отец. Это так же точно, как если бы ты была зачата от его семени. Возьми от него любое наследие, какое хочешь, дорогое мое дитя, но бери его с открытыми глазами и мудрым сердцем.
И, если можешь, прости нас всех…»
Что-то шевельнулось глубоко внутри у Бобби – скребущая боль. Она встала, подошла к камину и посмотрела на картину.
«Источник жизни». Она вспомнила, как спрашивала у матери, что означает эта картина, как ее притягивало и зачаровывало причудливое сочетание света и тени.
Бобби осторожно коснулась пальцами каждой из пяти фигур по очереди, пока не остановилась в самой середине, с удивлением чувствуя, как боль покидает ее.
«Почему мне не больно? – в смятении спросила она себя. – Почему я ощущаю… такое умиротворение?»
Ответ пришел к ней с такой ослепительной ясностью, что на мгновение вся картина как будто осветилась изнутри и запульсировала жизнью.
«Потому что теперь, наконец, я понимаю».
Она нашла свою мать в парке, все еще сидящую на скамейке.
– Мама?
Александра медленно повернула голову. Ее глаза, затуманившиеся от слез, смотрели куда-то вдаль. Бобби коснулась ее руки и почувствовала, что она холодна, как лед.
– Идем домой.
Взгляд матери прояснился.
– Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Бобби села рядом с ней на скамейку. Их тела слегка соприкоснулись.
– Я даже представить себе не могла, – сказала она, – какая ты храбрая.
Александра повернула голову и уставилась на нее в изумлении.
– Храбрая? Вот уж нет!
– Да, очень храбрая. Прошу тебя, идем домой.
Александра все еще колебалась.
– А… Андреас?
– Мы можем ему позвонить, когда вернемся.
Они вместе вышли из парка и направились по Саттон-плейс к дому. Большую часть времени они молчали, но у самой входной двери Александра заговорила:
– Он не знает. О Даниэле.
– Я понимаю. А он должен знать?
Александра покачала головой.
– Нет, если только ты сама не захочешь ему сказать. Решение за тобой.
– Тогда – нет.
Войдя в дом, они не сговариваясь прошли в библиотеку.
– Однажды я спросила папу, – после того как привезла ему картину, – знает ли он, что она означает.
– Он знал?
– Нет, не думаю. Он знает, что картина очень важна, я часто видела, как он смотрит на нее… Она его завораживала – как и меня, впрочем.
– Но теперь ты ее понимаешь.
– Да.
– А что ты думаешь о Дэне? – после паузы спросила Александра. – Что ты чувствуешь?
– Я к нему очень привязана, – улыбнулась Бобби. – Он всегда был добр ко мне. Заботился обо мне.
– Он хороший человек. И его всю жизнь преследовали несчастья.
– Я знаю, – согласилась Бобби. – Несмотря на весь его успех, он всегда кажется немного грустным. Но я не думаю… мне не кажется, что он мой отец.
– Это был бы далеко не худший вариант.
– Я это понимаю, мама. Но мне почему-то кажется… теперь, когда я знаю правду, ты не думаешь, что у меня должно было появиться какое-то чувство узнавания? – Она вопросительно взглянула на мать. – Ну… если бы это был он.
