- Хорошо. Я постараюсь объяснить вам, что смогу. Спрашивайте. Да не извиняйтесь вы, не краснейте. Мне, как и Паше, тоже надо с кем-нибудь хоть чуточку поделиться. В себе носить тяжко. Ну, что же, что вам непонятно?
- Скажите, вы действительно с самого начала любили…
- Костю? Да, - она затуманилась на секунду. - Я только его и любила.
- Почему же вы тогда пошли за Павла Николаевича?
- О! Тут целый букет причин. Ну, во-первых, Костя от меня бегал, как ошпаренный. Интересная ситуация. Я ему нравлюсь, но он меня избегает.
- Вы знали, что нравитесь ему?
- Конечно, знала. Уверена не была. Обижалась на него, злилась. От обиды и с Павлом встречалась. Потом… время подошло замуж выходить. Кроме всего, Паша меня замучил. Он меня, Светлана Аркадьева, выходил.
- Как это: выходил?
- Очень просто. Три года упорно осаждал. Я чувствовала себя средневековой крепостью. Он ходил за мной, точно приклеенный. Всех кавалеров отвадил. Я сдалась, устала обороняться.
- Но в день вашей свадьбы всё могло измениться!
- А что могло измениться? Вы думаете, Костя был способен увести меня у Паши из-под носа? Чёрта-с-два. Это он позже осмелел. А тогда он бы попросту удрал в очередной раз. Да и я была настроена решительно. Я строила свою жизнь. Сама строила. Хотела, что б она зависела только от меня. Ещё Пашу жалела. Он так надо мной трясся. К тому же, я слово ему дала. Не в моих правилах свои слова назад брать.
- Неужели вы могли быть счастливы с Павлом Николаевичем?
- По-своему, может, и да, но недолго.
- Отчего?
- Как вам сказать? Человек-то он неплохой. Но… не любила я его. Он этого, правда, не понимал. Если бы не Костя, то мог не понять до скончания дней. Ведь я очень старалась быть хорошей женой. Родись ребёнок, возможно, привязанность моя к Паше окрепла бы, а так… нас, в принципе, ничего не связывало. Это, разумеется, моя вина.
- Вы наговариваете на себя. Насильно мил не будешь.
- Нет, нет, я точно знаю, что виновата перед ним. Дал слово - держи его.
- Скажите, почему, когда Константин Алексеевич приехал за вами, вы с ним не поехали?
- Потому и не поехала. Слово своё держала. Видите ли, Костя - сильный человек. Он мог без меня обойтись, а Павел… И я считала, раз вышла замуж за Пашу без любви, сама на себя хомут повесила, его обманула, то и должна сама расплачиваться. Некоторые понятия вроде порядочности, чести покоя не давали. Целый букет заблуждений.
- Наказали, получается, сами себя.
- Да, наказала. Но мне и сейчас кажется, что это было только справедливо по отношению ко всем троим..
- Но сейчас вы с Константином Алексеевичем.
- Я не могла не поехать. Ехала и не знала, успею застать его в живых или нет. Перед лицом смерти, знаете ли, начинаешь по-другому видеть, по-другому оценивать людей и поступки.
- Он жив. Благодаря вам. Скоро совсем поправится.
- Да, жив, - Ольга Александровна счастливо улыбнулась. - Совсем не поправится. Невозможно. Бродяжничать, как раньше, ему нельзя будет. Но кое-какую работу по специальности ему обещают.
Вопросы у Светланы иссякли. Она обдумывала услышанное, не глядя на собеседницу. Ольга Александровна так же размышляла. Верно, о прошлом. Потому обе вздрогнули от звука отворившейся на кухне двери. В щель между дверью и косяком просунулась голова Павлика. Мальчик похлопал пушистыми ресницами. Кашлянул, робко сообщил:
- Ма, папа спрашивает, когда нас чай позовут пить? Они с Витей уже разобрались, что там к чему, теперь у них перерыв. На этот, как его, на рабочий полдник.
- На рабочий полдень, - поправила Ольга Александровна, стряхивая с себя некстати накатившую задумчивость. - Ладно, зови папу с Витей. Вчера Людмила Семёновна приходила, торт-творожник принесла. Сейчас пировать будем.
Она захлопотала, собирая на стол. Светлана помогала ей, невольно любуясь точными, ловкими, рассчитано-скупыми движениями хозяйки. Какая судьба! Какая женщина! И с каким достоинством идёт она по своей колдобистой дороге. Не каждому дано, хотя каждому достаётся своя ноша, свой крест. И она, Светлана, попробует с достоинством выпавший крест нести.
От Вишневецких они с Рябцевым выбрались лишь к обеду, удачно отклонив все попытки задержать их, заставить отобедать с гостеприимными хозяевами. Светлана была переполнена впечатлениями, погружена в них настолько, что почти не слушала разглагольствования Рябцева. Недалеко от того места, где им следовало попрощаться и разойтись, Витька сбросил скорость. Выпалил:
- А он ничего.
- Кто? - не поняла Светлана.
- Константин Алексеевич, отец Павлика. Конкретный мужик. Не то, что мой. На костылях, а туда же, всё сам. Вы видели, какие у них камни на полках лежат? Со всей страны.
- Это образцы пород, Витя.
- Ну я и говорю: камни. У моего папашки в его конуре одни пустые бутылки копятся.
- Ты бываешь у своего отца, Витя? - Светлана, не умевшая прежде щуриться, щурилась, всматриваясь в Рябцева. Он выглядел сейчас тоскливым, немного жалким, совсем не таким уверенным, как некоторое время назад, когда важничал и командовал ею и Павликом. Нахохлился, сунул руки в карманы, сплюнул сквозь зубы длинно.
- Мать иногда посылает… хавку ему отнести. А то не жрёт ничего, “синяк” долбанный, пьёт только. Мне бы такого отца, как у Павлика. Ну и что, что на костылях? Зато человек.
Человек. Хм. Распростившись с Рябцевым, Светлана домой не торопилась. В голове крутились слова Витьки “… человек… конкретный мужик…”. Раньше ей всё хотелось посмотреть на мужа Ольги Александровны, на того, кто сумел внушить беспредельную любовь супруге, сыну, друзьям. Посмотрела. Конкретный, по выражению Витьки, мужик. И всё. Дрон тоже мужик конкретный. Конкретней некуда. А вот любовь великая обошла его стороной. Друзей немного - она да Лёха Скворцов. Нет, не Константин Алексеевич внушил сильное чувство Ольге Александровне. Она сама любила так, что “заразила” всех вокруг себя: сына, друзей, знакомых. Вон и Рябцев заразился. Она создавала тот свет, то тепло необыкновенное, которые притягивали окружающих, заставляли стремиться в дом Вишневецких. Интересно, Ольга Александровна научилась любви или же ей от природы дано? А если кому-то не дано, то может этот кто-то научиться? При условии искреннего желания, естественно. Взять, к примеру, Витькину маму, Нину Фёдоровну, за которой Светлана давно наблюдала и от которой успела выслушать десяток разнообразных откровений. Нина Фёдоровна таким манером любила своего суженого-ряженого, что он пить начал. Может, не любила вовсе. Сошлись, как Светлана с Овсянниковым, по острому зову плоти, по обману чувств, по стремлению к иному социальному статусу. Да мало ли по каким ещё причинам могут сойтись мужчина с женщиной. А дальше началось…Что? Наверное, перетягивание одеяла на себя. Наверное, глупые обиды, нежелание понять, стремление оставить последнее слово за собой, барышничанье по принципу “ты мне - я тебе”. Много, много способов проявления есть у человеческого эгоизма. В результате, один запил, другая мучается, Витька страдает. Витьке вообще хуже, чем его матери с отцом. А идти по жизни рядом с другими людьми он у матери учится. Незаметно, изо дня в день. Чему она научить его сможет? Разве, что из жалости порой “хавку” носить. Правильно Светлана сделала, притащив в своё время Витьку к Вишневецким. Пусть на чужом примере любви учится. Любовь - не эгоизм. Она, конечно, берёт, когда предлагают. Но и сама даёт, и отказаться способна. И уж, конечно, не требует “дай! дай!”. К слову, Светлане, только обретшей любовь, надо сразу же отказаться от претензий на Дрона, не смущать его душу, не обременять своим чувством. Не то поставишь его в глупое, нелепое положение. Всегда испытываешь неловкость, находясь с неравнодушным к тебе, не пользующимся взаимностью человеком. Неловко и тягостно. Нет, она не будет обременять Дрона, постарается вести себя по-прежнему, словно ничего между ними не произошло.
