В Москву не переехать – не прописывают. Только по лимиту.
А мы, сегодняшние, смотрим в конец девятнадцатого века и ностальгируем по той, прежней жизни, по барским усадьбам, белым длинным платьям, по вишневым садам, по утраченной вере…
От муравейника шел крепкий спиртовой дух. Сосна оплывала смолой. Земля отдавала тепло. Как давно Анна не жила так – с муравьями, с деревьями, с собой, с Чеховым. Интересный был человек. А почему был? И есть. Книги сохранили его мысли. Энергетику души. В сущности – саму душу. Значит, можно беседовать. Правда, беседа односторонняя – монолог. Но все равно односторонняя беседа с Чеховым – интереснее, чем двусторонняя с Беладонной: опять про внука, опять про Ленчика, ля-ля тополя…
Ирочка… Как перевернула всю жизнь. Как будто Анна переместилась на другую сторону планеты и плывет в другом полушарии, где свой климат и своя еда.
Вернувшись на дачу, Анна застала Беладонну.
Беладонна щелкала семечки и разговаривала с Ирочкой, как с равной. Ее совершенно не смущала Ирочкина отключенность. Беладонне главное было – сказать, выговориться.
– Представляешь… – громко закричала Беладонна через весь участок. – Эта сволочь Ленчик, говно на лопате, я ему говорю: возьми ребенка на выходные, это все-таки и твой внук. А он мне…
– Не надо, – тихо, испуганно попросила Анна, подходя.
– Что «не надо»? – сбилась Беладонна.
– Не говори слова «говно».
– Почему? – еще больше удивилась Беладонна.
– Нет такого слова.
– Как это… Говно есть, а слова нет?
Оперировал Олег. Петракова – на подхвате, всевидящим оком, как инструктор-ас при вождении машины.
Операция – сложнейшая. Разъединяли сиамских близнецов. Срослись в позвоночнике, было общих четыре сантиметра. Сначала подумывали одного отбраковать, чтобы второй шел – с гарантией. Но Петракова постановила: поровну. Как можно отбраковать живого человека? На ком остановить выбор?
Операция удалась. Оба мальчика живы. Их повезли в реанимацию на двух разных каталках.
– В тебе есть крупицы гениальности величиной с клопов, – небрежно оценила Петракова.
Называется похвалила. Почему с клопов? Надо обязательно обидеть. Сочетать несочетаемое: восхищение и презрение.
Олег не ответил. Снял маску.
– Поехали ко мне, – между прочим, позвала Петракова.
– Зачем? – холодно спросил Олег.
– Угадай с трех раз.
Он молчал. Стягивал перчатки. Она смотрела на его руки.
– Как мы… – вспомнила она и сморщилась, будто от ожога. Ее жгли воспоминания.
Олег испугался, что она назовет вещи своими именами. Но она не назвала.
– С крупицами гениальности? – насмешливо подсказал Олег.
– Ты весь гениальный. От начала до конца. Ты себе цены не знаешь, да тебе и нет цены. Твоя мать – счастливая женщина. Хорошего сына вырастила. Я бы мечтала, чтобы у меня был такой…
Немецкий философ считал, что женщины бывают двух видов: матери и проститутки. Это совершенно разные психологические структуры с разным набором ценностей. Петракова каким-то образом смешивала в себе одно с другим. Вернее, одну с другой. И Олега тоже видела в двух ипостасях: и сыном, и любовником.
– Пойдем ко мне в кабинет, – позвала Петракова.
– Нет-нет… – торопливо отказался Олег.
– Боишься?
– Чего мне бояться?
– А если не боишься, пошли, – подловила она.
Пришлось идти за ней в кабинет.
В кабинете она достала из холодильника бутылку виски. Стаканы. Разлила.
– За Мишу и Сашу.
Так звали близнецов.
Олег почувствовал, как устал. Четыре часа на ногах. Высочайшее нервное напряжение. Он гудел, как высоковольтный столб.
Выпил. Послушал себя. Напряжение не проходило.
Петракова села рядом. Хорошо, что не на колени.
– Поедем ко мне, – спокойно позвала она.
– Я не поеду. – Олег твердо посмотрел ей в лицо. – Не надо.
– Почему? – Она сняла очки, обнажая большие удивленные глаза. – Тебе же не надо на мне жениться. Я замужем. Тебе не надо тратить на меня время. Я занятой человек. Не надо тратить деньги. Они у меня есть.
– Что же остается? – спросил Олег.
– Ну… немножко тела. Немножко души. Чуть-чуть…
– Я так не могу. Немножко тут, немножко там… Смотреть на часы, торопиться, врать. Ты же первая меня возненавидишь. И я себя возненавижу.
– Хочешь, я брошу мужа?
Олег внимательно посмотрел в ее глаза. Там стояло детское бесстрашие. С этим же детским бесстрашием он прыгал на спор с крыши сарая.
– Нет. Не хочу, – ответил Олег. – Я не могу изменить свою жизнь.
– ПОЧЕМУ?
В ее вопросе было непонимание до самого дна. Им так хорошо вместе: общее дело, полноценная страсть. Как можно этого не хотеть?
– Моя жена больна. Она парализована.
– Но ты-то не парализован. Ты что, собираешься теперь на бантик завязать?
Олег не сразу понял, что она имеет в виду. Потом понял. Налил виски.
– Она подставила за меня свою жизнь. Она ангел…
– Что за мистика? – Петракова пожала плечами. – В Москве каждый день восемнадцать несчастных дорожных случаев. Один из восемнадцати, и больше ничего.
Олег смотрел в пол, вспомнил тот недалекий, теперь уже далекий день. «Рафик» шел по прямой. У него было преимущество. Шофер – их шофер, милый парень – не пропустил. Нарушил правила движения. Создал аварийную ситуацию. Вот и все. И больше ничего.
– Я не буду, Юля. – Он впервые назвал ее по имени. – Я не могу и не буду.
– Просто я старая для тебя. Тебе двадцать восемь, а мне тридцать восемь. В этом дело.
Петракова опустила голову. Он увидел, что она плачет – победная Петракова – хирург от Бога, женщина от Бога – плачет. Из-за кого…
Олег растерялся.
– Это не так. Ты же знаешь, – в нем все заметалось от противоположных чувств, – ты мне… нравишься. Я просто боюсь в тебе завязнуть. Я не могу…
Петракова вытерла лицо рукой, будто умылась. Посидела какое-то время, возвращаясь в себя. Вернулась. Сказала спокойно и трезво:
– Ладно. Пусть будет так, как ты хочешь. Не будем начинать.
Между ними пролегла заполненная до краев тишина.
– Если бы ты пошел за мной… – она споткнулась, подыскивая слова, – пошел за мной в страну любви… Это такая вспышка счастья, потом такая чернота невозможности. Так вот, если эту вспышку наложить на эту черноту – получится в среднем серый цвет. А сейчас… Посмотри за окно: серый день. То на то и выходит. Остаемся при своих. Выпьем за это.
За окном действительно стелился серый день.
Они расстались при своих. Олег поехал на дачу.
На веранде сидели Грановские и Беладонна.
Олег знал, что Грановские вернулись из Америки.
– Ну как там, в Америке? – вежливо спросил Олег, подсаживаясь. На самом деле ему это было совершенно неинтересно. На самом деле он думал о Петраковой. Хотелось не забывать, а помнить. Каждое слово, каждый взгляд, каждый звук – и между звуками. И между словами. Когда с ней общаешься – все имеет значение. Совершенно другое общение. Как будто действительно попадаешь в другую страну. Что ему Америка. Можно поехать в Америку и никуда не попасть.
