— Обещаю, что, если он может ходить, он там будет.
— Ладно.
— Великолепно. А сейчас мне надо идти. Прислать за тобой машину? — Спенс сделал этот жест, хотя и знал, что он скорее всего будет отвергнут, чтобы набрать еще несколько очков.
— Нет, я приеду на своей на тот случай, если понадобится уйти пораньше. Ненавижу разговоры о политике. У меня никогда не бывает желания слушать о трудных временах и застое в экономике.
— Как скажешь, милая.
— Пока, Зип. — Щелчок.
На другом конце Спенс держал трубку, в которой слышались гудки отбоя. «Ну и ладно, — сказал он себе, — по крайней мере старая кошелка придет со своими фотографами. Немного достойной рекламы для Миранды и немного большой рекламы для меня».
Замигала линия интеркома, соединяющая Сильвию со столом Джейн в редакционном отделе. Сильвия подняла ручку французского телефона из слоновой кости и нажала мигающую кнопку.
— Да, Джейн.
— Вам что-нибудь говорит фамилия Сарасота? — спросила она. — Она здесь по поводу работы.
— Представления не имею, — ответила Сильвия.
— Она из Техаса.
Джейн уже давно усвоила, что надо заставить Сильвию поломать голову, прежде чем отказать женщине, по виду подходящей на должность помощника редактора.
— О Боже мой! Припоминаю, — сказала Сильвия.
Сарасота — это была фамилия какой-то юной дебютантки из Техаса, о которой несколько месяцев назад звонил Стэнли Сэкер. Владельцы крупных универсальных магазинов — все они были рекламодателями или потенциальными рекламодателями — больше не вдохновляли Сильвию, но Стэнли Сэкера она обожала. Когда «Высокая мода» боролась за свое существование во время редакторских нововведений, он постоянно помещал на дюжине страниц свою рекламу и оставлял ее во всех выпусках журнала, а не только в тех, которые распространялись на Юго-Западе. Хотя он уже больше не руководил универсальным магазином, свою власть он сохранил. Сильвия всегда с радостью оказывала услуги Стэнли Сэкеру.
— Друг попросил дать ей работу, — объяснила Сильвия. — Выясни, обладает ли она какими-нибудь способностями, и найди ей какое-нибудь занятие. Если никаких талантов у нее нет, найми ее на работу и отправь рассматривать витрины магазинов. Все что угодно. Я поговорю с ней позже.
— Отлично!
Джейн привыкла к этой процедуре. Если повезет, мисс Сарасота скоро устанет от журналистики и инспектирования витрин и вернется в Даллас, где сообщит папе и влиятельному папиному другу, как ей понравилось работать в «Высокой моде» и чувствовать себя частью мира моды.
— Боже, дай мне силы, — пробормотала Джейн, повесив трубку.
Ричард Баркли не привык завтракать в людных и шумных залах Карнеги-дели. Обычно он съедал грейпфрут и тост в нескольких кварталах отсюда, в Нью-Йоркском спортивном клубе, после ставших теперь обычными утренних тренировок. Он увидел себя со стороны — в пропотевшей футболке, делающего разогревающие приседания, а потом работающего со штангой и на тренажерах, — и тонкая ироничная улыбка появилась на его мягком, породистом лице жителя Нью-Йорка.
Всего два года назад он осознал тот факт, что ему почти пятьдесят, и решил вести себя, как любой другой располневший удачливый издатель, и встречать наступающие годы в обществе хорошего бренди и дорогих сигар. Затем благодаря Сильвии Хэррингтон он влюбился. У него колотилось сердце, подкашивались ноги — одним словом, это была страсть, какую он давно оставил впечатлительным подросткам, у которых играют в крови гормоны. «Спасибо тебе, Сильвия, ты, старый боевой топор, — подумал он. — Спасибо, что наконец ты что-то для меня делаешь».
Громадного роста приветливый официант прервал его сон наяву:
— Что вам принести?
— Только кофе. Черный.
— Шутишь, приятель. Это лучшее кафе в Нью-Йорке. Может, и в мире. Изжоги здесь не бывает. Если тебе нужен только черный кофе, почему не пойти в забегаловку за углом? Как насчет омлета? Прекрасный омлет… — он пригляделся к благородному профилю Баркли, — …с беконом.
— Не с моей диетой.
— Еще и диета! Да кто же ходит к нам с диетой? Ты что, приятель, заблудился? — Официант был явно скандализован.
— Не заблудился, просто жду человека. И тогда, гарантирую, мы закажем что-нибудь, вам и Карнеги-дели будет чем гордиться. Может, даже блинчики.
— А мама разрешила тебе такую еду? — Подшучивание над клиентами было неотъемлемой частью Карнеги-дели, особенно тягучими январскими утрами. — Ты как будто все еще ходишь на помочах. Ладно, чашка черного кофе сейчас будет. А пока вот пикули. — Он подтолкнул к Баркли вездесущую плошку с маринованными пикулями. — Я вернусь.
До сегодняшнего дня Ричард Баркли никогда не ел в Карнеги-дели. Когда он еще не придерживался диеты, то, случалось, останавливался и покупал что-нибудь в окошке, выходящем на улицу. Он стоял и ждал, пока здоровенный повар положит на ломоть белого хлеба кусок индейки со специями, выслушивал его продолжительные упреки, касающиеся выбранного сорта хлеба. Но в это утро Ричард Баркли предложил Карнеги, чтобы Сол Голден чувствовал себя спокойно.
Сол Голден опаздывал уже на двадцать минут.
Возможно, это опоздание было тщательно спланировано, чтобы вывести Баркли из равновесия. Но идея встретиться принадлежала Голдену, а не Баркли. В любом случае Ричард представлял, чего хочет Голден, и перспектива его волновала.
На прошедшей неделе Голден сам позвонил ему домой и прямо спросил:
— Вы заинтересованы в продаже «Высокой моды»? — Никаких вокруг да около, никаких бесконечных предварительных договоренностей, никакого обмена тщательно составленными письмами. Просто телефонный звонок. — Не трудитесь отвечать сейчас. В понедельник я буду в Нью-Йорке. Давайте позавтракаем вместе. Место выбираете вы. Нью-Йорк — ваш город, не мой.
Щелчок отбоя.
У Баркли было пять дней, чтобы обдумать разговор. Он хотел бы продать «Высокую моду». По крайней мере он подумал, что ему может оказаться по душе продажа журнала. И уж конечно, ему будет интересно поговорить с легендарным Солом Голденом о такой возможности.
«Высокая мода» была его тюрьмой, а Сильвия Хэррингтон — его тюремщицей. Успех «Высокой моды», гораздо больший, чем он когда-либо ожидал, связал его положение в жизни с преуспевающим журналом. То, что он являлся издателем «Высокой моды», давало ему статус. И никто во всем мире не знал, что ему приходилось день за днем терпеть от Сильвии. Она заменила ему отца. Старик говорил, что Дики не создан для издательского дела, и он был прав. До того как Сильвия взяла дело в свои руки, Баркли едва не погубил «Высокую моду». И теперь она диктовала ему, что делать и когда это делать. Она заставляла его чувствовать себя дерьмом. Пусть богатым, но все равно дерьмом. Он ненавидел эту женщину, но никуда не мог от нее деться. И вот наконец он, кажется, получил возможность сделать что-то самостоятельно, что-то, в чем Сильвия не сможет ему диктовать. Возможно, он готов ничего не делать — только любить.
Мысли о деле улетучились из головы Ричарда Баркли, вытесненные романтическими мечтаниями. Он почувствовал, как в брюках у него стало тесновато. Ну и дела, ему пятьдесят, а он возбудился, сидя в нью-йоркском кафе, как какой-нибудь юнец, набитый сексуальными фантазиями, сидит и счастливо ухмыляется.
Через вращающиеся стеклянные двери вошел Сол Голден. Хотя Баркли никогда не видел этого человека, он сразу же узнал его. Голден был невысокий, фунтов пятьдесят лишнего веса, лысый, между толстыми губами повисла сигара. Великолепный тип магната-еврея, каким его видят средства массовой информации. Единолично владея тридцатью четырьмя газетами, парой крупнейших журналов, двадцатью телевизионными каналами и радиостанциями — включая несколько тяжб с Федеральной комиссией связи, надеющейся расчленить его монопольную империю, — телеграфной службой и новой сетью кабельного телевидения, он, безусловно, был легендой если не журналистики, то бизнеса. Никто не знал, сколько стоит Голден. Ни одна из его компаний не была общественной, так что о размерах состояния Голдена знали только он сам, его жена Марти и его банкиры с Беверли-Хиллз. Даже двое его сыновей, которые возглавляли различные отделения империи Голдена, не знали, сколько акций контролирует их отец и сколько он стоит. Такой порядок Голдену нравился.
Только один человек был по-настоящему близок к Солу Голдену — его жена Марти. В то время как на страницах собственных газет ему нравилось во всех подробностях рассказывать о личной жизни конкурентов, в отношении себя и своей жизни он требовал полной секретности. Одним из немногих вмешательств в работу «Голден лимитед» было предложение Марти заменить «инкорпорейтед» на «лимитед», потому что это звучало представительно, совсем как в первые годы создания империи. Это произошло, когда Сол Голден за сто пятьдесят четыре миллиона долларов купил общественную газету Среднего Запада. В издательской индустрии это вызвало такую финансовую бурю, что вслед за сообщением в журнале «Редактор и издатель» последовала немедленная переоценка сотен газет.
