Вечером следующего дня Пилар опять уединилась со мной на своей койке и посвятила в детали побега. Завтра по расписанию банный день. Все отправляются в левое крыло башни, где в подвале находятся душевые. Одна из сливных решеток будет не закреплена. Мы с Пилар пролезем в нее и попадем по канализационному стоку в подземелье…
В этом месте я представила себе себя же, протискивающуюся сквозь канализационную трубу, и меня слегка затошнило. Пилар заметила это и презрительно фыркнула.
— Запомни на всю жизнь, Белоснежка, любое дерьмо смывается! Кроме того, здесь совсем другая система канализации. Никаких труб, просто вся вода сбрасывается вниз, а там по стокам уходит в землю и океан.
Я справилась с отвращением и снова обратилась в слух.
Идти нам предстояло очень быстро, потому что банный день длится не вечно и на перекличке наше отсутствие почти сразу обнаружат. Здесь все будет зависеть от девчонок — перекличку не начнут, пока все не помоются. Строго говоря, к концу помывки мы должны оказаться на поверхности.
— А вентиляция и все эти противовесы?
— Их мы пройдем почти сразу — или не пройдем вовсе. Они очень тяжелые. Их строили в девятнадцатом веке, тогда в ходу был чугун.
Я кивнула, хотя представления не имела, что нас ждет на самом деле. Уходя от Пилар на свое место, я столкнулась с одной из уголовниц, и жуткая баба немедленно расплылась в гнусной ухмылке, бесцеремонно проведя потной ладонью по моей груди. От нее воняло кислым потом и какой-то гарью…
Вся дрожа от отвращения и ужаса, я вернулась на свое место и забилась к стенке, поближе к Ли Чун. Маленькая китаянка невозмутимо смотрела прямо перед собой. Она могла сидеть так часами, не уставая и не скучая, полностью погруженная в свои мысли. В прошлой жизни, в Огайо, Эбби пыталась приобщить меня к великой китайской культуре и сводила на занятия цигун — тогда меня очень рассмешили все эти помавания руками и хриплые вздохи. Сейчас я завидовала маленькой китаянке. Мне до спокойствия было очень далеко.
Рассказ о завтраке и обеде я опускаю. Не то чтобы это было плохо — просто это было никак. Непонятная размазня плюс слоеный пирог, в который в качестве начинки, вероятно, сложили все, что завалялось в холодильнике. Впрочем, надо признать: вкус специфический, но довольно приятный.
После обеда наступила всеобщая сиеста, потому что делать все равно ничего было нельзя. Жара стояла такая, что малейшее движение заставляло вас обливаться потом.
Ближе к пяти вечера началось оживление. Женщины принялись собираться в баню — с веревок сдергивались просохшие тряпки, из укромных уголков извлекались куски мыла и даже бутылочки с шампунем, кое-где тропическими цветами запестрели настоящие махровые полотенца.
Мне лично собирать было нечего, но я решила, что идти в баню налегке слишком подозрительно, и потому недолго думая сдернула с подушки серую наволочку и повесила ее себе на плечо.
Из камеры нас выпускали по двое и выстраивали шеренгой в коридоре. Мы с Ингрид оказались в одной паре, но тут здоровенная тетка в форме узрела мою наволочку и немедленно принялась орать, брызгая слюной и больно тыкая мне в плечо пальцем. Не понимала я ни слова, но тут и так все было ясно: надзирательница ругалась на меня за казенное имущество. Наволочку отобрали, меня обругали еще раз, и шеренга наконец-то двинулась вперед.
Позади меня оказалась Пилар. На одном из поворотов ее твердый кулачок больно ткнул меня под ребра, я едва удержалась от крика.
— Ты чуть все не погубила, идиотка! Какого дьявола ты схватила наволочку?
— С ума сошла, больно же… Откуда я знала, что это не положено? Я думала, без полотенца подозрительно…
— Да тут половина без полотенца, а некоторые еще и моются в одежде! А за наволочку тебя запросто могли упечь в карцер — и тогда все пропало.
— Ты же сказала, что пойдешь и без меня…
— Разговорчики! А ну, заткнитесь!
Дальнейший путь мы проделали в молчании.
Если кто думает, что нас привели в настоящую восточную баню — со всякими мраморными скамейками, душистым мылом и массажем, — то он очень сильно ошибается.
Тюремная баня представляла собой очередное полуподвальное помещение с низким сводчатым потолком, изъеденными грибком стенами и выщербленным каменным полом. Прямо из стен под потолком торчали ржавые трубы, на некоторые из них были надеты самодельные железные сетки — консервные банки с пробитыми по всему дну дырками. По полу тянулись выбитые в камне стоки, сходившиеся к нескольким зарешеченным водосборникам. Ни перегородок, ни занавесок, ни резиновых ковриков на полу — ничего не было и в помине. Вонь стояла отвратная — смесь застоявшейся воды, гнили, плесени и карболки.
Прямо напротив «душевой» по стене тянулись ряды крючков — сюда мы должны были вешать свою одежду. Поскольку я вошла отнюдь не в первых рядах, то часть моих сокамерниц уже разделись (впрочем, как и предсказывала Пилар, некоторые действительно мылись в одежде) и теперь оживленно намыливались под струями ржавой и пахнущей железом воды. Мутные потоки устремились по стокам, быстро вышли из берегов, я сделала шаг вперед…
От неминуемой смерти на каменном полу меня спасли Ингрид и Пилар. Мои прекрасные, шикарные, любимые туфли на каблуке от Прада поехали на скользком камне, словно коньки, и только крепкие руки моих подруг слегка смягчили мое падение. Я всего лишь шлепнулась на попу посреди мыльного озерца и ошеломленно уставилась на Пилар и Ингрид. Пилар презрительно фыркнула:
— Ты бы еще в горных лыжах сюда приперлась!
Я разозлилась. Сидение в обмылках не способствует добросердечию, знаете ли.
— К твоему сведению, в чем меня взяли, в том я и хожу. А переться сюда босиком… думаю, грибок — это самое безобидное, что водится на этом полу.
Пилар склонила голову набок и почти пропела:
— Интересно, ты всерьез думаешь, что я припасла нам сапоги для ползанья по канализации?
Вот тут мне стало окончательно худо. Какой бы змеей ни была Пилар, следовало взглянуть правде в глаза: убегать откуда-либо в туфлях Прада на шестисантиметровых каблуках — плохая идея. Значит, уже через пару минут мои бедные, нежные, ухоженные ножки погрузятся в отвратительную серую жижу, в этот компот из чужой грязи, грибков, бактерий и всего остального, о чем я не хочу даже думать!
Пилар тем временем деловито подоткнула свою широкую юбку и завязала ее узлом между ног, превратив в некое подобие шаровар. Потом она кивнула какой-то голой худощавой девице, которая с сонным и отстраненным видом сидела на корточках и курила. Девица, сохраняя свой сонный вид, поднялась и перешла к условному входу в нашу баню. Там, в импровизированном предбаннике, оставались наши надзирательницы, вернее, только одна из них, да и то не все время. Она просто распахнула настежь входную дверь и время от времени заглядывала в нее. Я ее понимала. Находиться в этой влажной духоте в одежде было просто невозможно.
