«О, нет! — внезапно подумала она со страхом, когда начала понимать, что с ней происходит. — Только не это, не это! Нет, если только в будущем будет хоть какой-то покой, хоть какое-то счастье!..»
— Вам холодно? — спросил доктор озабоченным тоном, почувствовав ее дрожь, и поспешил подняться с ней в дом.
Из салона к ним донесся жизнерадостный голос мадам д’Овернь, она снова занималась своим вышиванием. У нее был такой вид, будто она хорошенько вздремнула, глаза блестели и внимательно глядели на вошедших.
— Я задремала, это было непростительно с моей стороны, — извинилась она, — но, по крайней мере, у тебя хватило ума прогуляться с мисс Холь в саду, Леон. Это был такой замечательный вечер. Но боюсь, здесь всегда немножко душновато, потому что я остерегаюсь свежего воздуха, а сквозняки терпеть не могу.
Она изучала открытое лицо своей гостьи, и ей показалось, что в серых глазах, обычно готовых к улыбкам, была обескураженность. Видимо резкий вечерний воздух стер краски со щек Вирджинии, и она куталась в свою непритязательную серую шаль.
— Нам подадут горячий кофе, — сказала тетушка Элоиза, — и в другой раз Леон должен помнить, что, пожалуй, еще рановато для прогулок под луной.
Она похлопала ладонью по дивану, обтянутому полосатым атласом, на котором сидела сама. Вирджиния приняла приглашение сесть рядом и начала распутывать моток шелка. Леон Хансон некоторое время смотрел на нее в задумчивости и вскоре откланялся. Тогда, не сводя глаз в лица Вирджинии, тетушка Элоиза полюбопытствовала:
— Наверное, мой племянник говорил с вами о вашей сестренке? С ней что-то не так?
Вирджиния, казалось, вышла из какого-то задумчивого транса.
— О, да… то есть, нет! Он действительно говорил о ней, но он считает, что ее состояние заметно улучшилось за последние две недели.
— Тогда это превосходные новости. И он скоро решит оперировать, ведь так?
— Мне кажется, да, — ответила Вирджиния.
Мадам д’Овернь нежно похлопала по ее тонкому плечу рукой, унизанной перстнями.
— В таком случае, дитя мое, вам не о чем беспокоиться, потому что на Леона можно положиться. Ваша сестра в хороших руках — и не могла бы быть в лучших.
Вирджиния устало улыбнулась.
— Я думаю, вы совершенно правы, — согласилась она.
— В этом нет никаких сомнений, — сказала мадам д’Овернь. — Я права!
Но когда ее придирчивые старческие глаза продолжали изучать лицо молодой гостьи, она обнаружила, что есть повод к раздумью.
Если не волнение о младшей сестре вызывало смущенное и даже удрученное выражение на открытом английском лице, то что же это могло быть? Она была бы не прочь узнать.
На следующий день Вирджиния, получавшая множество приглашений в местные дома отправилась сыграть партию в теннис с миссис Ван Лун.
Мэри Ван Лун все еще была, как она сама себя называла, соломенной вдовой, но была знакома со многими молодыми людьми в округе и ее отлично спланированные корты часто наполнялись смехом и веселыми, беззаботными голосами. Там был и Клайв Мэддисон, который игнорировал совет, полученный в клинике перед выпиской, и принял участие в напряженном сете, где его партнером была хорошенькая девушка-бельгийка. Позже Вирджиния была его партнершей, но ей явно не хватало практики, поэтому она принялась многословно извиняться, когда они вместе усталые брели с корта. Он не признавал, что их поражение было на ее совести и уныло пробормотал, что ему «черт знает сколько придется тренироваться», чтобы зарабатывать этим летом деньги.
Они прогуливались в сторону озера. Клайв выглядел слишком красивым в хорошо сшитом белом фланелевом костюме, покрытый бронзовым загаром, с шапкой кудрявых темных волос. Но Вирджиния прекрасно помнила, какое мнение высказал о нем доктор Хансон прошлым вечером, и попыталась обнаружить в нем признаки слабости и непостоянства, которые должны были сказаться в линиях рта, или в форме подбородка, или во взгляде синих глаз.
Но ей показалось, что у него был хороший подбородок — может быть, только немного упрямый — и его губы были приятными и легко растягивались в улыбку, и его глаза без затруднений встречались с ее прямым взглядом в любое время.
Он принес для нее напиток со льдом, и они уселись в шезлонгах в тенистом местечке, куда доносился запах сирени. Гладкая поверхность озера, на которую было почти больно смотреть, виднелась сквозь редкие промежутки в листве.
— Вам хотелось бы вернуться на родину, в Англию?
— Не особенно, — он бросил на нее взгляд, который можно было бы назвать загадочным. — Зачем? Почему я должен хотеть вернуться домой?
— Это зависит от того, сколько времени вы здесь пробыли.
— Это верно, — согласился он, ударив концов ракетки по носкам своих теннисных туфель. — За последнюю пару лет я порядком поездил по миру, но не могу сказать, что когда-нибудь чувствовал ужасную тоску по родине. По крайней мере, не больше, чем другие люди! — он ухмыльнулся, и ей показалось, что это вышло у него кривовато. — Никаких известий о Лизе?
Она сказала ему, что доктор Хансон был удовлетворен ее состоянием и предполагал вскоре провести операцию.
— Как скоро? — полюбопытствовал Мэддисон, и в его лице не было ничего, кроме совершенной серьезности.
— О, довольно скоро, мне кажется, — ответила Вирджиния.
— Вы дадите мне знать, когда… когда придет время, хорошо? — сказал он со странной робостью в голосе и взгляде. — Мне… мне, естественно, хотелось бы знать.
— Конечно, — ответила Вирджиния. — То есть, — прибавила она, — если это будет возможно и если я узнаю вовремя.
Он понимающе кивнул головой.
— Мне придется заказать какие-нибудь особенные цветы, чтобы порадовать ее, когда отойдет наркоз.
Вирджиния не могла сдержать содрогания при упоминании слова «наркоз», и он утешительно сжал ее запястье своей тонкой, смуглой рукой.
— Не позволяйте себе слишком расстраиваться из-за этого, — посоветовал он. — Помните, что этим занимается Хансон, а у Хансона и голова варит, и руки нужным концом пришиты!
После чая Мэри Ван Лун взяла Вирджинию под руку и спросила, не хотелось бы ей посмотреть дом и те сокровища, которые ее муж привез со всех концов света. Среди них замечательный жадеитовый Будда в столовой, а в гостиной стояли прекрасные чаши и вазы. Кроме того, в гостиной лежал абсолютно безупречный китайский ковер, и на стенах висели коллекционные гравюры. В спальне хозяйки на стене над туалетным столиком висело изысканное венецианское зеркало в раме из чеканного серебра, а балдахин над ее кроватью был из винно-красного шелка с изящным узором. Ходили слухи, что он когда-то составлял часть богато украшенных драпировок у постели Марии-Антуанетты.
