Вопреки собственному обету никогда не возвращаться сюда, Мигель медленно подходил к столь ненавистному ему отцовскому дому. Он остановился и постоял у фонтана, глядя на то, как Филипе бросился в дом предупредить хозяина о его прибытии; ему нужно было собраться с духом перед предстоящей встречей. Стеклянная дверь в отцовскую студию была широко распахнута; Пауло, надев на нос очки с толстыми стеклами, изучал разложенные перед ним на столе бумаги и явно не слышал – или делал вид, будто не слышал, – что его сын пришел. Был теплый летний день, но в камине недалеко от отцовского кресла пылал огонь.
Мигель пристально посмотрел на старика. Тот, казалось, стал еще сильнее сутулиться. Кожа обтянула изможденное лицо, как перчаткой, свидетельствующие об аристократическом происхождении высокие скулы резко выступили вперед.
Внезапно Пауло отвел взгляд от бумаг, поднял голову и, встав из-за стола, изобразил на лице выражение счастливого изумления.
– Мигелино! Как хорошо, что ты приехал!
Но Мигель не рванулся навстречу распахнутым отцовским объятьям.
– Я прибыл поговорить об Ультимато, – сердито начал он.
– Ты просто великолепно подготовил этого жеребца! Я сам проехался на нем – и сразу же почувствовал разницу! Просто небо и земля! Сочетание полного контроля над лошадью и ее абсолютного повиновения седоку должно стать твоим фирменным знаком, когда ты начнешь работу тренера…
– Но ты его продал!
– Да. Собственно говоря, я продал двух лошадей – Ультимато и Харпало. Покупатель оказался из Америки…
– Но как ты мог решиться на такое за моей спиной?
– Как я мог решиться? Ты, наверное, забыл, чем я, строго говоря, занимаюсь. Я готовлю лошадей – а потом продаю. Так что не могу понять тебя, Мигель. Мне за них великолепно заплатили – триста тысяч долларов США.
– Но нельзя было продавать Ультимато!
– Мигель, посмотри на вещи здраво. Ты ведь возвратил его мне.
– А сейчас передумал.
– Но уже поздно. Сделка заключена. Я дал слово. Мигель посмотрел на отца: старику все это было весьма неприятно. Да, подумал он, отец дал слово, а это для него вопрос чести. Он никогда не возьмет своего слова назад. Даже ради сына.
– А кто этот американский покупатель? – поинтересовался он.
– Собственно говоря, покупательница. – Пауло бросил взгляд в свои записи. – Патриция Деннисон.
– Хочешь сказать, какая-нибудь американка средних лет, какая-нибудь толстуха будет восседать на спине у этого изумительного жеребца?
– Она не средних лет и вовсе не толстуха. Собственно говоря, она просто замечательно относится к лошадям.
– А ездить на них она умеет?
– Ей еще предстоит многому научиться. Но я включил в контракт особый пункт. Если покупатель не сможет обращаться с лошадьми, как следует, то мы вправе расторгнуть договор.
– Ну, и как ты собираешься проследить за выполнением этого условия через Атлантический океан?
– На протяжении шести месяцев коней будет сопровождать мастер-наездник. Ему же предстоит и учить владелицу.
– На протяжении шести месяцев?
– Таков контракт.
– И она этого потребовала?
– Нет, Мигель, этого потребовал я. Я никогда не продал бы лошадей из своей конюшни человеку, не прошедшему надлежащей подготовки.
– Ну, и кто же отправится с лошадьми?
– Филипе.
– Филипе?
– Он хороший мастер и на него можно положиться.
– Но он тебе нужен здесь, в Центре. Нет, с лошадьми поеду я.
– Ты?
– Я готовил Ультимато – мне и решать, достойна ли его новая владелица на нем ездить.
Бесшумно вырос Мигель в проеме дверей, ведущих в столовую, наблюдая за тем, как Исабель украшает стол желтыми орхидеями, безукоризненно соответствующими цвету ее платья. Вне всякого сомнения, она была хороша. Она не поглядела в его сторону, но от него не ускользнуло, что женщина заметила его появление, – краска прихлынула к ее длинной, изящной шее и постепенно разлилась по щекам.
В последний раз им довелось заниматься любовью накануне того рокового поединка. Сколько раз с тех пор он в отчаянии раскидывался на постели, представляя себе, будто она вновь очутилась в его объятьях. В своих фантазиях Мигель не был безногим калекой, в фантазиях он не рисковал вызвать у нее дрожь отвращения. Но разве только в этом заключалась подлинная причина, по которой он не подходил к телефону, когда звонила Исабель, и не отвечал на ее любовные письма? В конце концов, Исабель было известно о случившемся с ним несчастье, а она, тем не менее, так отчаянно к нему стремилась. Нет, это он отвергал ее.
Но вот, через два дня после его возвращения из виноградной долины, Мигель получил от Луиса Велосо приглашение пообедать с ним и с его женой; и он это приглашение принял. На этот раз он просто не смог совладать со своими чувствами: настолько ему захотелось ее увидеть.
– Ах, – воскликнула она, наконец-то обернувшись. – А я и не слышала, как ты вошел.
– Благодарю тебя за любезное приглашение к обеду.
– Я так обрадовалась, узнав о том, что ты вернулся. Но почему же ты не подходил к телефону, когда я звонила?
– Какое-то время я провел в полном одиночестве.
– Да. Эмилио мне рассказывал.
– Но я нарушил свое отшельничество.
– И твой отдых пошел тебе на пользу. Это просто чудо! – Она соблазнительно улыбнулась. – Ты никогда еще не выглядел таким красавцем.
Подойдя к нему вплотную, она взяла его за руку.
– Где же твой муж? – резко бросил он.
И словно в ответ на его слова из холла донеслась тяжелая поступь Луиса Велосо. Исабель проворно шмыгнула в другой конец комнаты.
Луис, едва войдя, приветливо раскрыл объятья.
– Мой дорогой Мигелино, вы решили почтить нас своим присутствием.
Мигель позволил ему обнять себя (с излишней сердечностью, – подумалось ему) и препроводить на почетное место во главе стола. Еще больший сюрприз ожидал его дальше – в порыве чрезмерного гостеприимства Луис уступил ему место хозяина дома. Или Велосо вкладывал тайный символический смысл в то, что ему предстояло сесть между женою и ее любовником?
Исабель, усевшаяся прямо напротив от Мигеля, под неусыпным взглядом мужа, принялась теребить массивный золотой браслет, украшавший ее изящное запястье.
Велосо наполнил хрустальные бокалы шампанским – наверняка он припас ради такого случая самое лучшее – и провозгласил первый тост:
– За мою дорогую жену!
Но не поднял бокала в ее сторону. Выяснилось, что тост был обращен к новому портрету Исабель, висящему на стене над сервировочным столиком. Этому портрету и поклонился Велосо. На портрете Исабель в черном бархатном платье восседала в кресле, ее рука – с кроваво-красными ноготками – была призывно простерта, ее длинные, цвета воронового крыла, волосы были скромно зачесаны, однако темные глаза – загадочно прищурены, а пухлые губы – чувственно полуоткрыты.
