Пошатываясь на высоченных "шпильках", женщина неверной походкой направилась в темный коридор, откуда все еще доносился звонок в дверь. Она всегда отличалась проворством. Слабый отсвет темных сумерек нью-йоркской осени падал на нее сквозь бледно-лиловые жалюзи "Левелор". Наполовину скрытая тенью, она открыла дверь прежде, чем он позвонил во второй раз. Он был не из тех, кто станет ждать. Закрыв за ним дверь, она постояла в полумраке коридора, пытаясь уловить его настроение. "Мрачное!" — выдали результат ее датчики. Итак, клиент пришел мрачный, грубый, раздраженный. Что и требовалось доказать. Она нагнулась — поправить резиновую застежку на подвязках чулок: заранее догадываясь о его настроении, она и оделась соответствующим образом. Неловко зацепив налаченным ногтем чулок, она спустила петлю и тут же почувствовала, что он, не отрываясь, смотрит, как петля медленно ползет вниз по бедру. Она подняла голову, и глаза их на мгновение встретились: его, графитно-серые, прищуренные, похожие на две щелки под темными кустиками бровей; ее — голубые, красиво очерченные, слегка потускневшие от утомления. Крашеная блондинка с бирюзовыми тенями на веках и длиннющими красными ногтями, она совершенно очевидно не принадлежала к разряду женщин, с которыми приятно поговорить об опере Моцарта или балете Баланчина. Она была насквозь сексуальной и в этом качестве была очень хороша. Непроизвольное телодвижение, которым она — согласно учению Павлова о рефлексах — отвечала на взгляд каждого мужчины, мгновенно вызывало у последнего эрекцию. Для сегодняшнего гостя она являлась одной из немногих женщин, с которыми он мог иметь дело в любое время и в любом состоянии. Доходило до того, что, когда он хотел заняться любовью с другой женщиной — по-обычному, без всяких там фокусов, он вынужден был сперва приходить к ней, чтобы хорошенько возбудиться и одновременно разрядить себя, избавиться от снедающих его демонов сомнения. Высасывая из него животворящие соки страсти, она, казалось, вместе с ними отсасывала из него и злобу. В пять пятнадцать вечера, когда другие мужчины, сунув в спортивные сумки ракетки, отчаливают в направлении своих клубов и теннисных кортов, он ехал к ней. Она всегда была наготове: всегда раболепно преданная, всегда восхитительно влажная. Впрочем, для этого и существуют такие женщины: сантименты, этикет, преданность в разлуке не по их части.
Он смотрел, как она стоит и ждет, пока он сделает первое движение, дрожа в своем черном кружевном лифчике, через который просвечивали большие розовые соски. Ухватив женщину за запястье, он положил ее ладонь на молнию брюк.
— Сделай так, чтоб я кончил! — приказал он. Она покорно опустилась на колени — они все еще стояли в темном коридоре — и заработала проворными пальцами; язык ее метнулся, прокладывая путь через завитки волос к промежности. Умело, с привычной ловкостью и грубоватостью, она довела дело до самой кульминации. Резко отбросив от себя ее голову, он прошел в комнату.
— Сядь сюда! — Он указал рукой на раскладной брезентовый стул, стоявший к ним спинкой. Она проворно уселась на него.
— Не так, лицом ко мне! Я хочу все видеть, крашеная сука!
Она поняла, что ему надо. Она всегда понимала, что ему надо. Ее пухлые губы расцвели в улыбке.
— Трусы, долой трусы, шлюха!
Она стянула трусики прямо поверх шелковых чулок и, оседлав стул, развернулась к нему лицом, одетая в один только лифчик и подвязки.
— Покажи мне, что у тебя там. Я хочу видеть. Ну же, вонючая сука, откройся пошире.
Она раздвинула ноги, насколько смогла, и медленно выгнула свой таз в направлении кровати, на которой уже лежал полуголый мужчина. Давненько она не видела его таким возбужденным! Опустив глаза на его полуприспущенный флаг, она осторожно разделила пальцами свои нижние губы. Она знала, что в такие моменты просто неотразима.
— Покажи! Покажи, чтоб я видел все! — Он напрягся каждой своей мышцей.
— Ну и что же, вонючка? Вша помойная! — завизжала она. Теперь пришел ее черед. Она наизусть знала свою роль. — Ах ты падаль, ах ты, лгун, притвора эдакий! Никому-то ты не нужен, притворщик дохлый! Никто тебя не хочет, дубину стоеросовую!
Его лицо судорожно передернулось. Ей следовало поспешить.
— Уж я-то тебя приведу в чувство, трахальщик хренов!
Выбор момента — в этом все. Через секунду она была уже на нем и, раздвинув ноги, зажала его внутри себя, пока он не заорал в голос, громче и яростнее, чем любой мужчина, которого она когда-либо знала. Отдышавшись, он грубо схватил ее за волосы и на какое-то время вновь закрыл глаза.
Приняв душ и одевшись, он позволил ей поправить белый платок, высовывавшийся из нагрудного кармана так, чтобы три его точки образовывали идеально правильный треугольник, а затем холодно поцеловал ее. Первый поцелуй за все время их знакомства.
— Спасибо, Тенди. Я очень тороплюсь. Сегодня грандиозный вечер. Презентуем в "Плаце" новые духи "ФЛИНГ!". — Он осклабился. — Море фейерверков! Надо сразить под корень это раздутое дерьмо. Всех, кто здесь что-то значит. Утром об этом прочтешь.
Он подмигнул ей.
— Да, конечно. — Она почувствовала, как в ней закипает невесть откуда взявшаяся злоба. — Разумеется, я об этом ПРОЧТУ в светской колонке Сьюки.
— Все эти ублюдки, воротившие от меня нос на протяжении многих лет, все они сейчас собираются на представление моих духов "Флинг!"
Он стукнул пальцем по медному колокольчику на дверях, и на лице его появилось выражение мальчишеского озорства. Повернувшись, чтобы попрощаться, он ощутил внезапную боль в груди, но тут же отогнал страх, решив, что это всего лишь рецидив старой болезни, подхваченной еще в те времена, когда он работал лесорубом по найму. Тенди озабоченно нахмурилась, но он уже был за дверью, промямлив на ходу что-то вроде "Никто не умеет делать это лучше тебя".
"Никто не умеет сматываться так быстро, как ты, парень", — подумала она и, вернувшись, включила магнитофон.
Через пару минут запищал телефон, и она, не дожидаясь второго звонка, сняла трубку. Иногда он звонил ей из машины по пути домой.
Но это была Джойс Ройс, секретарша Кингмена Беддла.
— Алло, Тенди! Босс уже отчалил?
— Три минуты назад. — Она уловила оттенок раздражения в голосе на том конце провода.
— Этот его режим когда-нибудь одного из нас сведет в могилу, — вздохнув, добродушно посетовала Джойс.
— Да, конечно, если только одна из его женщин не сделает этого раньше.
Если б полгода назад Гейл Джозеф сказали, что ее карьера в парфюмерной индустрии будет целиком зависеть от успеха новой ароматической комбинации, получившей в честь долговязой девочки-крольчонка имя "Флинг", она бы рассмеялась вам в лицо. Вообще-то, ей было не до шуток с тех пор, как она проиграла права на владение своим фамильным бизнесом хладнокровному хищнику и новоявленному магнату. Еще при первой встрече с этим баловнем судьбы с Уолл-стрит у нее поползли по спине мурашки от его манеры обкарнывать кончик сигары бритвенным резаком фирмы "Данхилл", и случилось это в коридоре "Кармен Косметикс" как раз на следующий день после того, как он выиграл тяжбу о переходе корпорации в его собственность в связи с неуплатой Гейл Джозеф долговых обязательств. Гейл была унижена и потрясена, обнаружив, что ее выставили из собственного кабинета, бесцеремонно свалив все личные вещи в коридоре, а команда Беддла, топая, как стадо слонов, с грохотом обследовала этажи бывшей резиденции Карла Джозефа, как спецкоманда, выискивающая и добивающая партизан, уцелевших после кровавой бомбардировки и шквального артобстрела. В один день Гейл лишилась фирмы, доброго имени и денег, осталась без гроша в кармане. Но самое страшное — в грязной и безжалостной схватке за контроль над "Кармен", схватке, временами опускавшейся до уровня кухонной дрязги, было опорочено и запачкано грязью имя ее отца. Сквозь приступ тошноты и слезы, из-за которых ей пришлось спрятаться в дамском туалете, Гейл поклялась, что отныне конечная цель ее жизни — вернуть себе компанию, восстановить свое реноме и расквитаться с мистическим "магистром коммерции", как отныне именовали Кингмена, даже если для этого ей придется работать в "Кармен Косметикс" в качестве швейцара.
