Белые дворцы, прекрасные словно из сказки, окружали роскошные сады со множеством манговых деревьев и розовых кустов. Прохладные струи фонтанов увлажняли жаркий воздух, тенистые беседки, увитые цветами, манили отдохнуть. Обитатели бедных кварталов приходили сюда, чтобы хоть на минуту посмотреть на другую жизнь, которая была так близко и так недоступна, как будто все это существовало на другой планете. Чумазые ребятишки, вцепившись худыми ручонками в бесценную кованую ограду, широко открыв глаза, смотрели на газелей, мирно гуляющих по парку, пока сердитый сторож не прогонял их бамбуковой палкой.
Тогда они шли дальше, туда, где жили мелкие торговцы и ремесленники, где были множество магазинчиков и лавок, в которых толкались приезжие. Там можно было увидеть сидящего прямо на тротуаре, в пыли, заклинателя змей, выводящего на тыквенной дудочке однообразные заунывные мелодии, вызывающие из корзины огромную черную кобру с капюшоном в две растопыренные ладони взрослого человека, с двумя белыми отметинами на спине, оставленными, по преданию, пальцами великого Будды.
Рядом, обычно привязанная к дереву, сидела мангуста. Она выходила в конце представления, если попадались богатые зрители, готовые заплатить за бой мангусты с коброй. Это было настоящим праздником для счастливых ребятишек. Мангуста яростно набрасывалась на смертельного врага, и если бы факир незаметно не натягивал поводок, она в два счета перегрызла бы змее шею.
Но чаще всего желающих посмотреть на представление не находилось и расстроенный заклинатель вымещал свое настроение на босоногих мальчишках, с которых нельзя было получить ни пайсы.
Тогда ребятишки бежали в районы победнее. Там тоже находились развлечения. Шли к реке усталые после работы слоны, мерно переступая огромными ногами, запыленные, словно придорожные скалы. Любой из них мог раздавить в лепешку суетящегося на дороге малыша, но они осторожно переступали через человеческих детенышей, растущих, словно зверята, без присмотра.
Здесь продавали незамысловатое лакомство – сок сахарного тростника, выжатый ручным прессом и смешанный со льдом. Такие деликатесы, как мороженое, были им недоступны. Даже похрустывающие воздушные лепешки пури были им не по карману.
Но их присутствие раздражало торговцев, они видели горящие от голода детские глаза и прогоняли мальчишек, потому что боялись, как бы те не украли лепешки.
Тогда они возвращались домой, играли в пыли посреди улицы вместе со своими единственными верными друзьями – бродячими собаками. Они могли сидеть на дороге часами, все равно на этих жалких улочках редко можно было увидеть повозку, разве что когда вывозили мусор или покойника, отмучившегося на этой земле.
Среди ребятишек были уже и те, которые понемногу начинали воровать, таская в основном съестное. Поэтому иногда здесь появлялся грозный полицейский с большими усами и тяжелой дубинкой па поясе. По долгу службы он совершал обход этого богом забытого места, гадая, кто из копошащихся в грязи детей вскоре начнет нарушать закон и сядет за решетку.
Один из таких сорванцов сидел на высоком заборе, презрительно наблюдая за мелюзгой. Такие заборы были совсем нелишними в этом квартале Бомбея, те, кто возвращался из тюрьмы, опять занимались своим ремеслом, не брезгуя обчистить хибару своего соседа.
– Эй, чего ты расселся на заборе, словно обезьяна?
– Здравствуйте, господин сержант, – смиренно приветствовал мальчишка блюстителя порядка.
Несмотря на свой юный возраст, он уже знал, что с полицией лучше не спорить.
– Почему ты не ходишь в школу? – продолжил нравоучительную беседу сержант.
– Чтобы ходить в школу, надо иметь много рупий, а у моего отца их нет.
Полицейский поправил грозные усы и сказал:
– Радж беднее тебя, а ходит. Его мать все дни проводит за работой, чтобы заплатить за своего сына.
– А-а, – махнул рукой сорванец, – Радж просто девчонка. Он кукла.
Мальчишка не мог сказать, что его отец все дни проводил в дукане, тратя считанные рупии, которые его мать добывала непосильной работой в прачечной. Каждый вечер он приходил, дыша отвратительным дешевым ромом, и начинал рассказывать, какую ему предлагали работу и как они хорошо заживут, как только повезет устроиться на хорошее место. Но его не брали даже рикшей, кому был нужен больной человек, поминутно кашляющий и выплевывающий на пол сгустки крови. У него не было денег на хорошего врача, поэтому оставалось только умирать, проводя вечера в наркотическом дурмане.
Одна из убогих деревянных хибарок на грязной бомбейской улице стала домом, где прошло детство маленького Раджа. Лиля снимала хибарку у толстого торговца старьем, отдавая ему каждую неделю почти половину того, что удалось заработать. Торговец грозил ей пальцем, жаловался на свое доброе сердце, которое не позволяет ему брать за «прекрасный просторный дом» больше, подробно выспрашивал о доходах и давал советы по воспитанию сына.
Лиля все терпела, склонив голову и не выказывая недовольства, даже бесконечные вопросы о том, почему такая красивая женщина губит себя, живя в одиночестве, и не желает ли она, чтобы он нашел ей надежного покровителя, который превратит ее жизнь в рай.
Нет, покровителя она не хотела. Все, что ей было нужно – это ее Радж. Ему уже восемь, и он прекрасно учится в школе. Она сама слышала от учителя, что сын очень способный. Он быстро читает, прекрасно пишет, а уж в математике ему вообще нет равных в классе. Кроме того, мальчик вежлив и почтителен – и это особенно удивительно, сказал учитель, выразительно посмотрев на мать, если учесть, в каком квартале он растет.
Лиля отдала его в самую лучшую школу из тех, что были поблизости. Конечно, это обходилось недешево, но зато Радж учился вместе с детьми уважаемых людей – адвокатов, архитекторов, государственных чиновников. И он ничем не отличался от них: у него были такие же книжки, такой же портфель, чудесные кожаные ботинки. А костюмчик выглядел на нем даже лучше, чем на его одноклассниках. Лиля сшила его сама, так вышло куда дешевле.
Она бралась за любую работу: шила и вязала детские вещи, если находились желающие их ей заказать, плела из тростника чарпаи – легкие лежанки, клеила цветные коробочки для бири – дешевых крепких сигарет, которые продавались куда лучше в такой яркой упаковке. Лишь бы она была, работа, а уж Лиля не отказывалась ни от какой.
Все это стоило жалкие пайсы, но Лиля, во всем отказывая себе, складывала из них рупии, на которые покупалась здоровая пища для ее мальчика, оплачивались школа и домик.
Сама Лиля ела все меньше, и теперь для нее пиршеством было вареное яйцо или лишняя горсть риса. Она исхудала и мало чем отличалась бы от истощенных женщин, живущих в их квартале, если бы не то, что не отняли годы лишений – редкая и неповторимая красота. Лиля все еще носила сари, в котором уехала когда-то из Лакхнау – прочная дорогая ткань, купленная мужем в прошлые времена, выдержала все испытания вместе со своей хозяйкой. Но и в старом наряде она выглядела превосходно. Мужчины на улицах не переставали заглядываться на нее, но Лиля забыла о себе в тот день, когда родила ребенка.
