Мою ладонь щиплет, когда я обхватываю ею хлеб, и немного сгибаю ее, облегчав боль.
Джонатан, кажется, тоже это замечает. Он садится рядом со мной, и я пытаюсь убежать, но я уже на краю. Его бедро касается моего, и я пытаюсь игнорировать тепло или древесный аромат, исходящий от него, будто это его вторая кожа.
Он берет тост у меня из пальцев, намазывает его маслом, как я обычно делаю, затем подносит ко рту. Я пытаюсь выхватить его обратно, но он держит его вне досягаемости.
— Я могу поесть сама.
— Не после того, как ты повредила ладони и снова вскрыла раны.
— Но...
— Перестань быть чертовой упрямицей. Открой рот и ешь.
Я поджимаю губы, снова чувствуя себя ребенком, которому делают выговор. Это чертовски властный тон, клянусь. То, как он набрасывается на это с такой твердостью, всегда действовало мне на нервы.
Решив выбрать свою битву, я медленно открываю и осторожно откусываю тост, не задевая порез на губе. Джонатан также обнаруживает этот факт, так как кладет его обратно на тарелку.
Боже. Есть ли что-нибудь, чего этот человек не замечает? Он так внимателен к деталям, что это безумие.
Он использует нож, чтобы разрезать его на мелкие кусочки, но он не использует вилку, чтобы накормить меня. Нет, он использует руки. Каждый раз, когда он кладет что-то мне в рот, его худые, мужские пальцы царапают кожу, и меня охватывает дрожь.
Как будто мы вернулись в те дни, когда мы вместе завтракали, когда он вызывал у меня один оргазм за другим.
Я ненавижу то, что думаю об этом.
Я ненавижу то, что мне кажется странным не сидеть у него на коленях, как обычно.
Очнись, Аврора.
Еда тает у меня во рту еще до того, как я успеваю как следует прожевать. Мой желудок перестает издавать звуки, когда Джонатан наполняет его всем, что есть на тарелке.
Он продолжает кормить меня, а я продолжаю есть. Я говорю себе, что это для того, чтобы восстановить силы, но каждый раз, когда его пальцы касаются моей кожи, я вздрагиваю.
— Это из-за нападения? — его холодный голос обволакивает меня, как колыбельная.
Что? Колыбельная? Джонатан? Должно быть, это из-за недосыпания. Джонатан и колыбельные настолько далеки друг от друга, насколько это возможно.
Я продолжаю жевать кусочек яйца, давая себе повод промолчать. Мои руки безвольно лежат на коленях, будто они не знают, что делать. Обычно они собирали еду, в то время как пальцы Джонатана были заняты другими частями моего тела.
Равновесие нарушено, и тот факт, что все уже никогда не будет так, как прежде, наполняет меня внезапным чувством горя.
— Или это интервью Максима?
От этого у меня кровь стынет в жилах, и я на секунду перестаю жевать, прежде чем продолжить.
Конечно, Джонатан не упускает это.
— Я предполагаю, что это и то, и другое. — он наклоняет голову набок. — Как ты думаешь, имеешь ли ты право на еще одно перерождение, чтобы избежать этого?
Я крепко сжимаю губы.
— У тебя не может быть перерождения, если ты не закончила первое, Аврора.
Мой голос спокоен, учитывая внутренний беспорядок.
— Что ты знаешь о перерождениях, если родился с серебряной ложкой, свисающей изо рта?
Он усмехается. Джонатан усмехается. Все движение настолько странное, что требуется некоторое время, чтобы запечатлеть его в памяти.
— Если кто-то здесь и родился с серебряной ложкой, так это ты, дикарка. Просто потому, что эту ложку вырвали у тебя изо рта в подростковом возрасте, это не значит, что она не была там всегда. Максим дал тебе все, что ты хотела, не так ли? Ты была его избалованной маленькой принцессой.
— Прекрати это.
— Вот почему ты провалила свое возрождение, Аврора, — продолжает он, словно я не сказала ни слова. — Ты не можешь переродиться, если все еще не можешь выйти из его тени.
— Я не нахожусь в его тени.
— Хотя это выглядит именно так. Что я тебе говорил о том, как он появится снова? Что ему не нравится, когда его забывают. Ты так удивлена, что он тащит тебя с собой? Это его способ отомстить за то, что ты сделала одиннадцать лет назад, и если ты продолжишь давать ему рычаги давления, он без колебаний использует их против тебя.
Его слова имеют эффект стихийного бедствия. Внезапный и разрушительный. Дело не в том, что я раньше не думала об этом таким образом, просто я всегда думала, что смогу сбежать от отца. Что я не живу в тени, которую он отбрасывает на мою жизнь.
Вот почему я изменила все, что мы делали вместе. В какой-то момент я даже перекрасила волосы в блонд, и я ненавижу себя блондинкой. Она была трусихой и воровкой, которая выпрыгивала из номеров мотеля.
— А как насчет тебя? — мой голос ровный, но низкий по громкости.
Он делает паузу, разрезая авокадо. Это тайно становится моей любимой новой едой.
— Меня?
— Если я продолжу давать тебе рычаги давления, не будешь ли ты использовать их и против меня?
— Я не хочу, но я сделаю это, если ты меня вынудишь.
— Я? Заставлю? Ты тот, кто заставляет меня прямо сейчас.
— Говори тише.
— Или что?
— Ты не хочешь знать ответ на это. — он засовывает кусочек авокадо мне в рот, подавляя мой протест. — И я не заставляю тебя. Если бы я это сделал, у тебя не осталось бы выбора, но он у тебя есть.
Я проглатываю, запоминая его вкус. Кто знает, не отнимет ли он у меня эту маленькую роскошь? Джонатан применяет самый садистский тип жестокости. Он заставляет вас привыкать к вещам, а затем выхватывает их, будто их никогда не существовало.
— Это то, что ты говоришь себе, чтобы лучше спать по ночам?
— Я хорошо осознаю, кто и что я такое. Мне не нужно обманывать себя, Аврора. Вот ты себя обманываешь.
— Ч-что?
— Ты ерзаешь и потираешь бедра с тех пор, как я сел рядом с тобой. Не имеет значения, сколько ты говоришь себе, что я тебе не нужен, или что ты не хочешь выходить из этой ситуации. Мы с тобой оба знаем, что твое тело не лжет.
— Это неправда.
Я благодарна, что мой голос не выдает меня.
Джонатан наклоняет голову, и я ожидаю, что он попытается доказать, что я неправа, как он всегда делает.
Нажимать на мои кнопки и укреплять свое превосходство один из его методов контроля, который он без колебаний использует.
Поэтому я удивляюсь, когда он встает.
— Следуй за мной.
— Куда?
— Мне снова перекинуть тебя через плечо?
Я вздрагиваю, не желая чувствовать то, что, черт возьми, я сделала, когда он отшлепал меня по заднице раньше.
Он заходит в ванную, и я останавливаюсь на пороге.
— Ты ждешь приглашения? — спрашивает он отрывистым голосом, его ноздри раздуваются.
— Почему мы здесь?
Он лезет в шкаф и достает еще одну аптечку первой помощи. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что они у него повсюду. Словно он ожидает пораниться в каждой комнате, в которую входит. Что странно, учитывая, что Джонатан далеко не из тех, кто неуклюж.
Он достает что-то из коробки и закрывает ее.
— Тебе нужно принять душ.
— Я могу сделать это сама.
— Только не с твоими ранами.
Прежде чем я успеваю возразить, он появляется передо мной и обматывает обе мои ладони чем-то вроде пластиковой водонепроницаемой повязки.
Затем опускается на колени, и я на мгновение ошеломлена тем фактом, что Джонатан охотно опускается на колени у моих ног. Это зрелище, которое я никогда не думала, что увижу в своей жизни.
Его пальцы обвязывают похожую пластиковую штуковину вокруг моего колена. Я сопротивляюсь желанию закрыть глаза, когда его кожа задерживается на моей на секунду дольше, чем нужно.
Затем он запускает воду в ванне, и я остаюсь, разрываясь между тем, чтобы убежать обратно в комнату и заставить его преследовать меня — и неизбежно разрушить ту нежную сторону, которую он демонстрирует, — и остаться там.
Он наливает средство для ванны с ароматом яблока, и запах наполняет пространство ванной.
