меня.
— А я что, я ничего, — делаю я глазки кота из Шрека.
— Почему она в таком виде, Дарья Владимировна, вы меня опозорить хотите? — рычит уже Роберт, а на нас косо посматривают окружающие.
— Ну, что вы, Роберт, как можно, — бормочет что-то в оправдание моя мама.
— Мам, я что-то не поняла? Это почему я Роберта позорю? Он мне никто и звать его никак, — смотрю в глаза матери, а той глазенки по сторонам бегают, красные пятна на шее выступили.
— Твоя мать тебе не сказала? — Роберт приблизился ко мне, наклонился, сейчас его глаза так близко, я чувствую его дыхание. От него пахнет чем-то приторным, неприятным. Его зрачки слишком расширены. До меня, наконец, доходит, что Роберт — наркоман. Вот почему он агрессивен, хотя в прошлый раз и повода не было. — Твои родители должны были объявить о нашей помолвке! Но в таком виде ты мне не нужна, шлюха.
Он скрипит зубами, и я понимаю, что свою агрессии он едва сдерживает.
— Опаньки, без меня меня женили, а я еще не давала своего согласия.
— А тебя никто и спрашивать не будет, — рычит Роберт.
— Роберт, прошу вас, на нас уже смотрят, — шипит моя мать. — Это неподобающе.
— Я сам решу, что подобающе, а что нет, — рявкает Роберт и уходит из зала.
— Ты тварь, — рычит тихонько мать, продолжая улыбаться проходящим мимо нас гостям. — Ты все испоганила. Роберт нас может уничтожить.
— Если тебе так нужен Роберт, вот и выходи за него замуж сама, — прямо заявляю матери.
Та пугается, дергается, как марионетка. Потом бежит в другой зал.
Отец. Как я про него забыла. Надо уматывать отсюда, пока не получила выволочку еще и от отца.
И я, накинув на плечи шубку, вылетаю из этого светского мирка, мира богатых, мира селебрити, мира чванливых и завистливых. Уф! Устала.
А куда дальше? Снова к Юльке? А вдруг у нее там с Ярославом срослось, я буду только помехой?
Остается только один человек, что вырастил меня, моя няня.
Мама меня не растила. Ей было не до меня. У нее светские рауты, благотворительные балы, посиделки в ресторане с «подругами», а еще она любит ездить на переговоры с отцом.
Меня вырастила ее бездетная, незамужняя тетка Аглая Федоровна. Она выхаживала меня с пеленок. Сколько себя помню, и днем, и ночью со мной была няня Аглая. Отец почему-то не доверял чужим людям, поэтому для меня до совершеннолетия прислугой, няней и просто родным человеком была тетушка Аглая. Правда был у тетушки один маленький недостаток, она любила «залить за воротник». И пока она жила с нами, папа это строго контролировал. Но я выросла, тетушку из семьи попросили, папа ей подарил квартиру в центре, выделил деньги на пенсию, и тетушка Аглая перебралась в свою квартирку. Тут уж она могла не сдерживаться. Тормозом было лишь отсутствие денег. Зная ее тягу к спиртному, когда она жаловалась на отсутствие денег, я ей ни копейки не давала. Просто заезжала в ближайший супермаркет, покупала кучу продуктов и привозила ей.
Вот и сейчас у меня не было другого варианта, как навестить неугомонную старушку. Сюда отец не поедет и разборки при тетке со мной устраивать не будет.
Я заехала на такси в супермаркет, накупила продуктов и потащилась пешком до Аглаи. Уже на подходе к ее квартире, я поняла, что зря понадеялась пересидеть у нее шухер.
В ее квартире сегодня явно большое застолье. Но деваться уже было некуда, и я постучалась в ее дверь. Мне открыла ее соседка, та жила в соседней квартире с дочерью и затем, двумя взрослыми внуками, которые еще и привели своих невест в дом. Там жили все друг у друга на голове, поэтому старушка пропадала день и ночь у Аглаи. Кроме соседки у моей няни сидели две незнакомые дамы и один дедок.
— О, воспитанница моя пришла, — пьяно заржала моя няня.
Я уже знала эту степень опьянения Аглаи Федоровны, это степень — море покалено.
— Твоя внучка что ли? — поджав губы, спросила одна из теток.
— Да какая она мне внучка, я ей такая же родственница, как и тебе, — вдруг брякнула пьяная Аглая Федоровна.
Интересно девки пляшут!
Я в ступор впала, стою, смотрю на свою няню и ничего не могу понять. Если она приходится теткой моей матери, то я ей внучатая племянница, а она мне двоюродная бабушка.
— Да ее отец женился на ее матери только для того, чтобы девку удочерить. А её ему шалава родила, — моя няня наливает себе водки и орет очередной тост.
Все чокаются, пьют, и одна из теток начинает петь. Песнь подхватывают, и вот уже над столом льется невпопад заунывная мелодия. Хор пьяных теток голосит о извечной горькой судьбинушке, несбывшихся надеждах, потерянной любви. А в моей голове бьется вопрос: Она сейчас сказала правду, или это все пьяный бред.
Я беру из сумки грушу и яблоко, ничего другого не хочу, и иду в спальню к няне. Хочу посидеть в тишине и темноте. В груди жмет и печет. Нехорошо мне, ой, как нехорошо. Просто душа пошла на разрыв.
Вдруг скрипит дверь, сзади раздаются тихие шаги. И в моей голове проносится мысль, что это няня пришла извиниться за ту пургу, что несла за столом. Но вдруг меня за титьки хватают волосатые руки: Ух, какая ты горячая.
Старый маразматик решил прийти, вспомнить молодость, думал видимо, что еще сможет кончик помочить. Но удар в челюсть быстро его спустил с неба в реальность.
— Ты чего? Ополоумела? Я только потискать, — причитает дед, слизывая кровь с разбитой губы.
— Иди, тискай своих престарелых подружек, старый засранец, — ору на него.
— Я чего? У тебя убудет, что ли? — ворчит дедок, и уносит свои старые мощи.
А меня накрывает, я реву и не могу остановиться. У меня рушится мир. Пусть он был плохой, холодный, меня в этом мире не любили. Но это был понятный мне мир, с понятными правилами. Сейчас же на его месте не было ничего.
Кто я? Дочь какой-то шалавы? Кто моя мать?
Может поэтому моя нынешняя мать так и не смогла меня полюбить?
Никто в этом мире мне не поможет. И я звоню Пашке.
Я выбежала из дома няни. А там меня и не хватился, им не до меня. У них следующая стадия опьянения, этап с горловым пением закончился, у них новый — пляски. Дед топчется среди куриц, лихо, вскидывая руки
