ни секунды промедления. Не желаю, чтобы присутствующие додумывали, что вопросы, явно вышедшие за ранее согласованные рамки, меня хоть как-нибудь задели.
– Могу сказать, что вы плохо делаете свою работу, потому как не осведомлены относительно главных фактов той темы, в которую сейчас пытаетесь сунуться, – выговариваю я с ледяным спокойствием. Равнодушно наблюдаю за тем, как вспыхивает лицо журналистки. И только потом открываю для нее то, что для других давно является очевидным: – Мой первый брак был фиктивным.
– То есть, если бы ваша жена не погибла… – пытается мямлить.
– К судебным делам, как моего отца, так и Владимира Машталера, прикреплялись копии брачного договора, который был гениально составлен не просто силами отдела юристов, но и при содействии органов прокураторы, с которыми я тогда сотрудничал, – внушительно перебиваю я. Задерживая на девице тяжелый взгляд, дальше в пух и прах разношу: – По вынесению приговора этот брачный контракт появился в общем доступе в сети. Если бы вы удосужились отгуглить тему, которая ваше руководство или вас лично так интересует, вы бы обнаружили его в первых строчках выдачи. Суть не в том, что Влада Машталер погибла. Наш брак так и так был бы аннулирован.
– Хм… А Влада Машталер знала, что этот союз будет фиктивным?
Смотрю на нее, как на дуру.
– Влада Машталер подписывала контракт. С юристами своего отца.
– Ясно. Спасибо.
– Разбираться надо, прежде чем задавать нелепые вопросы, – добиваю жестко в конце.
Корреспондент краснеет и, выдав какие-то извинения, опускается на стул. Больше со своего места она не поднимается. Остаток конференции проходит более чем скучно.
После обеда, который мы с парнями, несмотря на белые воротнички, разделяем в закрытом зале, как те еще придурки, я понимаю, что чувствую себя хреново – голова болит, жжет глаза, ломит тело. Но я, конечно же, все равно возвращаюсь в офис. Дел по горло, которое, к слову, тоже, блядь, дерет нещадно.
Сонечка Солнышко: Ты точно поел? Домой не приедешь?
Со стоном прикрываю веки.
Александр Георгиев: Пообедал с пацанами, как и договаривались. Раньше восьми не жди. Зашиваюсь.
Сонечка Солнышко: Буду ждать к семи. Не позже. Ты и так много работаешь.
Александр Георгиев: Ок.
Сонечка Солнышко: На шопинг сегодня с Лией случайно забрели. Сейчас, когда только мы с ней бездетные остались, надо как-то поддерживать друг друга:))
У меня перехватывает дыхание, и сердце совершает конкретную такую остановку. Чуть не забываю, сука, выжать педаль тормоза на паркинге.
Александр Георгиев: Что это значит?
Пока жду ответа, нервно постукиваю пальцем по экрану мобильного.
Сонечка Солнышко: Да ничего)) Шучу! Просто сейчас к кому не пойдешь в гости – Чарушиным, Бойко или Шатохиным – разговоры как не про срыгивание, так про какашки))) Это невыносимо!
Морщусь, но смеюсь, потому что представляю лицо Сони, пока она это пишет.
Сонечка Солнышко: Я белье новое купила. И пару платьев. Теплеет, хочется быть особенно красивой.
Александр Георгиев: Показывай, пока я в тачке.
Член моментально твердеет, несмотря на то, что чувствую я себя, мать вашу, все хуже.
Сонечка Солнышко: Вечером) Будет тебе сюрприз.
Александр Георгиев: Я буду лететь к тебе, как дурной!
Сонечка Солнышко: Знаю.
Но в действительности ближе к семи я с трудом волочу ноги. Пока поднимаюсь в лифте, кажется, что башку тупо разорвет. Прислоняюсь к холодному зеркалу и со стоном закрываю глаза. Подкрадывается тошнота. Тут еще я какого-то хрена вспоминаю про детские какахи, о которых реально сейчас говорят все мои друзья, и меня едва не выворачивает наизнанку.
«Может, и хорошо, что Соня не хочет детей…» – мелькает в черепной коробке слишком размыто, чтобы еще как-то эту мысль раскручивать.
Наконец, створки лифта распахиваются, и я оказываюсь на нашем с Соней этаже. Прежде чем войти в квартиру, заставляю свое сморщенное от боли лицо разгладиться. Намереваюсь не только скрывать свое хреновое самочувствие, но и провести вечер так, как планировали – ужин, свечи, глубокая прожарка Солнышка.
«Хочу минет», – проносится в моей запревшей голове.
Однако озвучить свои желания я не успеваю. Едва с Соней встречаемся губами, она вздрагивает и отстраняется. Тихо матерюсь, пока она встревоженно инспектирует ладонью мой лоб.
– Боже, Саша! Ты с ума сошел? Ты же весь горишь!
И начинается… Термометр, причитания, охи-вздохи – и вовсе не те, которые я весь, сука, день ждал.
– Тридцать девять и семь, Саш! Только не говори, что ты не чувствуешь, что у тебя такая высокая температура!
– Одно могу сказать точно: сейчас, когда ты на меня нападаешь, я, блядь, чувствую себя так, словно я где-то в суде. Так что, давай, как-то тише, Сонь. Ок? Мне вообще норм.
Она цокает языком и, маякнув мне термометром, смеется.
– Расскажешь!
Я разворачиваюсь и молча иду в ванную. Пока принимаю душ, Солнышко меня не трогает. Но стоит показаться наружу, указывает мне на бульон, который я, между прочим, ненавижу пить из чашки, стакан воды и горсть разноцветных таблеток.
– Я вообще-то ехал домой пораньше ради секса, – толкаю на эмоциях грубовато.
– Какой секс, Саша? Ты еле живой!
У меня, и правда, от ее смеха чуть не взрывается голова. Но я, конечно же, никогда в этом не признаюсь.
– Я, блядь, пиздец какой живой.
– Саша… Я же волнуюсь за тебя… – выдыхает, круто меняя тон. И тем самым, как обычно и бывает, резко опрокидывает меня на лопатки. – Пожалуйста, выпей бульон и таблетки.
Я, конечно, силюсь держаться. По пути к столу строю убийственную рожу, но, сука, выполняю по итогу все требования.
– Хочу тебя, Соня-лав… Твою орхидею… Твой рот… Трахать… Трахать тебя, моя маленькая… Моя… Я влюблен в тебя как пацан, – последнее, что я задвигаю, когда оказываемся вдвоем в постели.
Скольжу рукой Солнышку в трусы и, мать вашу, отрубаюсь.
Просыпаюсь среди ночи от того, что мне адски жарко. Весь мокрый, к груди что-то липнет. Сначала решаю, что это Сонины волосы, но через пару мутных секунд улавливаю вибрирующее урчание.
Резко распахиваю глаза, чтобы получить подтверждение своим догадкам – между нами с Солнышком лежит ее чертов кот. И ладно бы… Можно бы было предположить, что он достиг уровня бессмертного, в попытке отделить от меня Соню. Так нет же! Эта пушистая тварь лежит практически у меня на груди.
Охренев от такого поворота, какое-то время оторопело таращусь в подсвеченный синим зеркальный потолок.
– Соня?.. Сонь?.. – зову ее.
Черт знает, почему боюсь
