– Я же говорил вам, никаких расфранченных красоток, никаких плоских грудей и, главное, никаких рыжих волос. - Анатоль начал было загибать пальцы, но потом с отвращением махнул рукой. - Как вы думаете, зачем я дал вам с собой список? Вы ведь считаетесь образованным человеком, стало быть, должны хотя бы уметь читать. Может, к старости вам изменило зрение?
– Зрение мне не изменило, - с негодованием возразил Фитцледж. Опустив руку в карман редингота, он извлек оттуда сильно помятую бумагу. Потом водрузил на нос круглые очки в металлической оправе и начал читать вслух: - Девица с нежным и чувствительным сердцем. Обладающая тонким воспитанием, приличествующим леди. Умная и образованная…
– Что? Дайте-ка я посмотрю. - Анатоль выхватил листок у Фитцледжа. Он пробежал глазами написанные черными чернилами строки, и на лице его отразилось глубочайшее изумление. - Цвет лица - слоновая кость и розы, - бормотал он. - Точеная фигура с тонкой талией и изящными членами. Манера одеваться весьма женственная. Глаза, как изумруды, волосы, как золотое пламя…
Анатоль устремил на Фитцледжа обвиняющий взгляд.
– Что это за дьявольщина? Почерк мой, но я писал совсем другое. Вы подделали мой почерк?
– Разумеется, милорд, я этого не делал. Во-первых, я не сумел бы, а во-вторых, зачем?
– Не знаю, не знаю. Но кто ж еще это мог… Анатоль запнулся и задумался. Он припомнил, как в тот вечер, когда он вручал список священнику, порыв ветра вырвал бумагу у него из рук. Вспомнил он и призрачный издевательский смех, пронесшийся по залу.
– Просперо! - Анатоль, стиснув от ярости зубы, прошелся по комнате. Его предок в свое время славился умением подделывать любой почерк. - Да сгниет этот ублюдок в аду! Это все его колдовские штучки. Он хочет, чтобы я расплачивался за его грехи своими несчастьями.
Он скомкал бумагу и швырнул ее в холодный камин, отчего собаки снова проснулись. Даже Цезарь приоткрыл единственный здоровый глаз.
– Так вы полагаете, что этот старый дьявол Просперо подменил бумагу? И написал свой список? Ну-ну. - Фитцледж прикрыл рот ладонью, чтобы скрыть усмешку. - Что ж, для трехсотлетнего призрака он неплохо разбирается в женщинах.
Один полный ярости взгляд Анатоля - и священник мигом перестал хихикать.
– К черту Просперо и его таланты! Все равно мое несчастье - ваших рук дело, - бросил Анатоль. - Я ясно дал вам понять, чего хочу и без этого проклятого списка.
– Увы, милорд, я с самого начала предупреждал вас, что так дело не делается. К Медлин меня привлекло чувство более высокого порядка, нежели здравый смысл.
– На сей раз, мистер Искатель Невест, ваше хваленое чувство вас подвело. Теперь есть только одно средство - ее надо отослать назад.
– Что? - Фитцледж широко раскрыл глаза. - Милорд, ведь речь идет о вашей невесте! Вы не можете просто взять и вернуть ее как… как возвращают сапожнику пару плохо сшитых сапог.
– А почему бы и нет? Я ведь еще не ложился с ней в постель. Брак-то заключен по доверенности.
– И тем не менее клятвы, которые были принесены, священны.
– А я все равно не вижу причин, по которым этот брак нельзя расторгнуть.
– Причины! - Фитцледж в волнении вскочил на ноги. - А честь? А доброта и честность? Эта девушка приехала издалека, она надеялась и мечтала.
– Видел я, о чем она мечтала! Ее мечты болтались на дурацкой голубой ленточке, повязанной вокруг шеи. Я думал, что этот портрет уже давно уничтожен. - В голосе Анатоля было столько же горечи, сколько и гнева.
Вид миниатюры пробудил в нем былую ранимость, и это оказалось еще болезненней потому, что он давно считал себя исцеленным от излишней чувствительности.
– Не знаю, как вам удалось разыскать портрет, Фитцледж, - продолжал Анатоль. - Но как вы посмели заявить ей, что это точное мое подобие?
– Простите меня, милорд, но вы не оставили мне выбора. - Фитцледж беспомощно всплеснул руками. - Вы не разрешили мне почти ничего говорить. Что же еще мне оставалось делать? Я должен был как-то убедить девушку.
– И потому вы позволили ей вообразить меня смазливым юнцом? А меня заставили поверить, что мои пожелания исполнены? Что вы думали, когда представляли себе, как мы встретимся? Или понадеялись, что мы оба внезапно ослепнем?
– Я надеялся, что буду присутствовать при вашей встрече и все улажу.
– Богом клянусь, мне бы тоже этого хотелось! Может, тогда я бы не выставил себя на всеобщее посмешище, поцеловав не ту женщину. - При воспоминании о сцене на лестнице Анатоль покраснел до корней волос.
– А вот этого я никак не могу понять, милорд. Как вы, с вашим обостренным восприятием, могли так ошибиться?
– Что ж тут удивительного, черт бы вас побрал? Высокая, крупная женщина. Я как раз такую и просил. А вашей драгоценной Медлин я даже не заметил.
– Мне трудно этому верить. Неужели вы ничего не почувствовали, взглянув в глаза Медлин?
– Ровным счетом ничего, - сказал Анатоль. Но он лгал, и они оба это знали. В тот миг, когда Анатоль впервые увидел похожее на фею создание, им овладело странное беспокойство. Она была не похожа ни на одного из известных ему людей. Она пробуждала в Анатоле неведомое прежде чувство, и именно это чувство заставило его в порыве, похожем на отчаяние, броситься к ее темноволосой спутнице.
Глядя на собеседника, Фитцледж обеспокоено нахмурился.
– Скажите мне, сын мой, - мягко спросил он, - что вас так пугает в Медлин?
– Пугает? - Анатоль деланно захохотал. - Не тронулись ли вы разумом, ваше преподобие?
– Но почему тогда вы так странно себя ведете? Не пускаете ее в дом. Хотите отослать назад.
– Потому что она не такая невеста, какая мне нужна. Тощий цыпленок, вот она кто! Да если я случайно прижму ее к стенке в постели, от нее места мокрого не останется.
Анатоль отвернулся, чтобы укрыться от проницательного взора священника. Фитцледж, как и всегда, видел его насквозь. Анатоль действительно боялся.
Он боялся Медлин с ее хрупкостью, ее изысканной красотой. Она напоминала ему изящные фигурки из китайского фарфора, некогда украшавшие будуар его матери, - нимфы, пастушки, богини и духи.
Наутро после смерти матери Анатоль стоял перед застекленным шкафчиком и смотрел на эти фигурки. В десятилетнем возрасте он еще не умел управлять своими чувствами и своей удивительной силой. Его переполняли горе, гнев и чувство вины, а глаза были полны слез. Внезапно фигурки начали дрожать, а потом одна за другой стали распадаться на мелкие кусочки. Потом, когда рыдания утихли, он пришел в ужас от того, что наделал, и несколько часов подряд сидел на ковре, стараясь сосредоточиться, чтобы силой воли воссоздать разрушенное. Но все усилия оказались тщетными.
