Дмитрий Барчук - Майдан для двоих. Семейная сага

В последний день я повёз её в горы. Но ни белоснежные вершины, ни голубое небо, ни триумфальная победа наших лыжников, завоевавших все награды в мужском марафоне, ни всеобщее ликование толпы не вернули Катю.

На церемонии закрытия Олимпиады я плакал как ребёнок от переизбытка чувств, а она сидела рядом, бесчувственная, с каменным лицом.

В Москве она немного отошла. В «Охотном ряду» мы купили ей очаровательную короткую норковую шубку и роскошные итальянские сапоги. Из‑за беспорядков в Киеве свадьбу решили сыграть в российской столице. Она обещала прилететь на 8 марта, и мы должны были подать заявление в ЗАГС.

Но не прилетела. Я звонил ей по несколько раз в день. Вначале она ссылалась на учёбу, потом — на нездоровье матери, затем — бабушки, дедушки. А в итоге заявила:

— Извини, Данила. Мы не можем быть вместе. Мы слишком разные. Ты любишь свою страну, а я — свою.

— Да причём здесь наши страны? — взорвался я. — За тысячу лет они то расходились, то снова сходились. Страны живут в одном измерении, а люди — в другом. Да, я люблю свою страну, но мне это не мешает любить тебя! Главное, что мы любим друг друга, и что бы не происходило в мировой политике, мы должны быть вместе!

— Но твоя Россия оккупировала наш Крым. Тот Крым, где мы встретились с тобой! Понимаешь, его больше нет!

— Но мы-то есть! Молчание. И короткий ответ:

— Я — патриотка Украины. Прощай.

Я сошёл с ума. Не мог ни работать, ни есть, ни тренироваться. Думал только о ней. Она постоянно стояла перед моими глазами. Я знал, я чувствовал, что Катя — не такая. Она — добрая, нежная, ласковая. Она — моя родная женщина. Просто её околдовали, напустили на неё порчу демоны. Или кусочек льда из-под колесницы Снежной Королевы попал ей в глаз, и её сердце сковало льдом. Только я могу спасти её. Стоит мне её обнять, расцеловать, и её замёрзшая душа оттает, колдовские чары спадут, и ко мне вернётся моя прежняя тёплая Катя.

В пятницу сразу после работы я поехал в Шереметьево. Купил билет на первый рейс до Киева. Полтора часа над облаками пролетели, как мгновение.

И вот я на украинской земле. Аэропорт Борисполь, ставший мне родным за последние девять месяцев. А вот и та милая девушка из погранслужбы, неоднократно строившая мне глазки, интересовавшаяся, не прихожусь ли я родственником её школьному учителю-историку по фамилии Козак? Встаю в очередь к её пропускной кабинке. Подходит мой черёд. С улыбкой как старой доброй знакомой подаю свой паспорт и нарываюсь на растерянный взгляд:

— Извините, но вам въезд в Украину запрещён.

Я начинаю качать права, девушка вызывает старшего офицера и просит меня отойти в сторону и не задерживать очередь.

Ко мне подходят двое: майор-пограничник и штатский в кожаной куртке. Просят мой паспорт, внимательно его рассматривают и возвращают. Офицер объясняет:

— Ничем помочь не можем. Мужчинам в возрасте от 16 до 60 лет, являющимся гражданами России, въезд на территорию страны запрещён. Исключение можем сделать только для тех, кто представит нотариально заверенные документы о болезни или смерти близких родственников, приглашения от физических и юридических лиц, а также для мужчин, путешествующих вместе с семьёй и детьми. И то на усмотрение начальника пограничного пункта. Вы же ни под одну их льготных категорий не подпадаете. Поэтому просим вас перейти в зону вылета и приобрести билет обратно в Москву.

— Но по какому праву?

— По праву военного времени, москаль, — штатский правила приличия не соблюдает, по первым словам понятно, что он националист, скорее, с Западной Украины. — В Донбасс, поди, намылился? Пострелять захотелось. Да будь моя воля, я бы тебя тут же шлёпнул, как собаку. Твоё счастье, что ты на нейтральной территории.

Как бы мне ни хотелось съездить по этой наглой физиономии, но я себя сдержал и решил схитрить:

— Какой Донбасс? Да я такий же москаль, як и ты. Москаль по фамилии Козак, умора. Я к невесте прилетел. Она всю зиму хлопцев на Майдане кормила. У неё, знаешь, кто батька? Украину в ООН представляет, в самом Нью-Йорке. Я ей только позвоню, она тут же приедет и заберёт меня.

Националист смутился. Видно было, что на погранпункте он всё решает, командир пограничников — так, исполнитель.

— А, звони! Побачим твою дивчину.

Я трижды набираю Катин номер, но она так и не отвечает. Звоню Оксане Марковне — тоже молчание.

Бандеровец ликует:

— Что, москаль, не по зубам тебе наши жинки? А ну, ноги в руки и вали скорее в свою Москву, пока мы их тут тебе не обломали.

Трупы с переломанными конечностями мы нашли на дне шахты. Все тела — и мужчин, и женщин — были обнажены ниже пояса. Перед смертью их пытали. У многих мужчин между ягодиц торчали куски арматуры с запекшейся кровью.

— Я боялась, что они сломают Саше ногу или руку. А ему через неделю в рейс. Убить бы не посмели. Там же гаишники стояли рядом. Но пинали ногами жестоко, без жалости. А потом заставили жевать придорожный песок и приговаривали: «Жри, жидовско-москальская морда! Передай своим одесситам, так будет со всяким, кто украинскую землю предаст». Отдохнули в Трускавце, называется. Чтобы я ещё хоть раз поехала к западенцам, да ни в жисть! А Саша кое-как довёл машину до Одессы, поставил в гараж и слёг на три дня. А потом встал и заявил, что ни в какой рейс он не пойдёт, а поедет в Донбасс и будет, как говорил Путин, «мочить в сортире» этих сволочей. Он же родом из Мариуполя. Там его родители, сестры. А нас с Гавриком и больной бабушкой кто кормить будет? Меня из театра уволили, на съёмки никто не приглашает. Да и не буду я пропагандировать фашизм! Все живём на его капитанскую зарплату. Я хотела уйти с ним в рейс, чтобы не видеть всё это безобразие, так нет — не выпустили. Боятся, что сбежим.

Я слушал мать с упоением, как она мою исповедь, и в груди становилось тепло, на глаза накатывались слёзы, но зрение моё возросло многократно, я видел то, чего раньше никогда не видел или старался не замечать. Очень родного и близкого мне человека, женщину, давшую мне жизнь и очень любившую меня. Всё моё существо тянулось к ней, как всё живое на земле тянется к солнцу. Я словно вернулся домой после долгой войны.