Мать зажмурилась, крепко сжав виниловые края альбома с образцами.
– Не надо кричать. Я беспокоюсь о твоем благополучии. И пожалуйста, постарайся быть поосторожнее.
Желудок Ханны сжался в тяжелый кулак. Теперь ей хотелось закричать и сломать что-нибудь на самом деле. Что мама сделает, если я разобью вдребезги один из ее драгоценных фарфоровых канделябров или вон те французские часы на камине? Отправит меня в исправительную школу? Или сделает мне лоботомию?
– Мама, я не кричу. – Ханна заставила себя понизить голос, собрала компакт-диски и, вздрогнув, заметила на отполированной паркетной половице царапину. Она положила их на стол и, повернувшись на каблуках, глубоко вздохнула. – Я просто ненавижу, когда ты впутываешь меня в это, ты понимаешь, что я имею в виду, – твое стремление заставить меня говорить гадости об отце.
– Ты не считаешь, что у меня есть право знать, в каких ситуациях тебе приходится оказываться?
– Послушай, а почему бы тебе не спросить об этом у отца?
Мать с силой захлопнула альбом с образцами.
– Ты думаешь, он что-нибудь мне расскажет? Если бы ты только знала, через что мне пришлось пройти… – Глаза ее засверкали, а нижняя губа задрожала. – Знаешь ли ты, что это такое, когда тебе пятьдесят, а тебя просто выкидывают, словно истертый диван? После стольких лет, когда я жертвовала своими интересами ради твоего отца, чтобы он смог закончить школу, потом мне пришлось сидеть дома с Беном…
Я так не считаю, подумала Ханна. Потому что меня она родила, когда они могли позволить себе няню. Она вспомнила Сюзетт с кожей шоколадного цвета, которая учила ее ямайским детским стишкам, перебинтовывала ее содранные колени и даже приходила в школу на спектакли, в которых она играла. В то время мама только начинала карьеру и все время проводила либо на каких-то деловых встречах, либо бегала по антикварным аукционам. Папа – единственный человек, который появлялся на родительских собраниях и помогал ей во время ежегодных благотворительных рождественских ярмарок.
Но Сюзетт давно от них ушла, а теперь и папы нет с ними. И все, что у нее в жизни осталось, так это только мама. И Ханне, как маленькой девочке, захотелось забраться к ней на колени и прижаться головой к ее сердцу. Она уже столько раз слышала эти разговоры об отце. Но Ханна знала, что маме причинили боль, и ей захотелось хоть как-то облегчить ее переживания.
Опустившись на колени перед ней, Ханна взяла прохладную тонкую руку в свою.
– Мам… Я в самом деле переживаю из-за того, что случилось, из-за развода и прочего. Но ты ведь не одна. У меня такое чувство, что папа бросил и меня тоже.
На мгновение выражение лица матери смягчилось, словно она собиралась посочувствовать Ханне. Но потом вдруг выдернула руку, приложила ее к виску и плотно закрыла глаза, как будто у нее внезапно разболелась голова.
– О, Ханна, перестань. Твой отец ради тебя пройдет по раскаленным углям. Я не думаю, что твое положение можно сравнивать с моим.
Если бы ты повнимательней относилась к нему, то он бы тебя не оставил! – едва не закричала Ханна. Почему мама не может хоть раз просто признаться, что она тоже виновата в том, что они расстались?
Подавив отчаяние, Ханна взмолилась:
– Мам, неужели ты не можешь просто забыть все это? У тебя великолепная карьера, квартира, друзья, которые тебя любят.
"Дочь, которая тоже хочет любить тебя".
– Тебе легко говорить! – резко оборвала ее мама. – Перед тобой вся жизнь.
Ханна терпеть не могла, когда кто-нибудь говорил ей эти слова, как будто она пластинка "Риглис спеарминт", которая только того и ждет, когда ее начнут жевать. Только потому, что ей предстояло еще целую жизнь испытывать различного рода несчастья, она не имела права мучиться сейчас?
Она проглотила резкие слова, которые вертелись у нее на языке, и сказала спокойно:
– Но как раз сейчас я чувствую себя так, словно… словно из-за всей этой чепухи с папой наши с тобой отношения портятся.
– Чего ты хочешь от меня? – раздраженно спросила мать.
Ханна попыталась найти слова, которые бы соответствовали гулкой пустоте внутри нее.
– Я просто хочу… – она остановилась. В самом деле, чего она хочет? Стать с мамой лучшими друзьями, как Кэт со своей матерью, которые практически все делают вместе и даже носят одежду друг друга? Нет, решила она. Единственное, что ей хочется, так это чувствовать, что она кому-то нужна. Она глубоко вздохнула. – Мне бы хотелось, чтобы мы вместе куда-нибудь пошли. Ну, на какой-нибудь концерт или еще куда-нибудь.
– Ах, это… Конечно, в любое время, дорогая. Казалось, что мать почувствовала облегчение, так как легкомысленно взмахнула рукой и вернулась к пристальному изучению своих образцов. Это означало конец разговора, потому что она всегда произносила эти слова, когда не собиралась больше продолжать беседу.
Глаза Ханны наполнились слезами. Если бы только у нее кто-то был – кто-то, кто любил бы ее и хотел бы ее просто ради нее самой.
Она подумала о Конраде и вспомнила, как он говорил, что его родители уехали на выходные и как ему чертовски не повезло, что придется остаться дома и нянчиться с младшим братом. В этот момент ее не беспокоило, куда это может завести, единственное, о чем она могла думать, так это о его крепких объятиях, о том, чтобы он крепко прижал ее к себе… Чтобы она могла почувствовать, что она настоящая, что она не невидимка.
– Я ухожу.
Ханна встала и пошла к шкафу с верхней одеждой. Внезапно боли в животе прекратились.
– Ханна, куда ты собралась? Ради Бога, ты же только что пришла!
Схватив пальто, Ханна хлопнула входной дверью, крикнув через плечо:
– Я пошла к Кэт!
Ее лучшая подруга жила через квартал от них, на Ирвинг-плейс, поэтому считалось нормальным пойти туда в десять вечера.
– Ты что, дурочка? – закричала Кэт, когда Ханна позвонила ей из телефонной будки и попросила «прикрыть» ее. Она понизила голос до шепота: – Ханна, Кон бегает за тобой уже несколько недель, чтобы… ну, ты знаешь. Что он подумает, если ты заявишься к нему вечером в такое время, тем более, что его родители на выходные уехали?
– Меня не волнует, что произойдет, – сказала Ханна, с силой утыкая нос в помятый носовой платок, который она выудила из кармана пальто. – Мне необходимо увидеть его.
Глубокий вздох.
– Ладно, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
– Я не знаю, действительно ли я собираюсь… ну, ты знаешь. На этот счет я еще не решила.
– Хорошо. Но если решишь, обещай, что избавишь меня от смачных подробностей. А то я стану тебя ревновать.
Через пять минут после звонка Конраду Ханна сидела в поезде метро. Отца хватит удар, если он узнает, что она в такое время едет в метро. Но если бы он так сильно волновался, то сейчас сидел бы рядом, чтобы знать, куда она едет и что делает, вместо того, чтобы услышать об этом спустя два или три дня. Или, как в данном случае, не узнать вообще ничего.
